Поход в Страну Каоба

Этот лес представлял собой дикое, фантастическое нагромождение растений доисторического периода. Бесствольные пальмы и древовидные папоротники достигали порой высоты тридцати метров. Земли вообще не было видно, ее покрывал ковер, сплетенный из корней, мха и ползучих лиан. Человека, попавшего сюда, потрясало зрелище беспощадной борьбы, которую вели между собой растения за каждый сантиметр почвы. У людей борьба за существование не бывает более отчаянной и безжалостной, чем у них. И тем не менее все здесь буйно разрасталось и дышало неистребимой жизненной силой, которую невозможно было ни одолеть, ни уничтожить.

Это была земля, которая родила и взлелеяла красное дерево. И каоба росла здесь, наливалась силой, достигала зрелости, пленяя своей величественной красотой. Стать такой великолепной и благородной она могла, только выдержав жестокую борьбу за свое право на жизнь. Дерево, которое здесь рождалось, росло и не погибло, не могло не быть благородным. Слабые, немощные растения неизбежно засасывались болотом, сгнивали и становились удобрением для своих более сильных, красивых и благородных собратьев.

— Погляди-ка вокруг, сынок, — сказал Селсо, обращаясь к Андреу, который шел, словно во сне, в этом волшебном мире, таком новом и неожиданном для него. — Оглядись, говорю я тебе. Здесь начинается великая и дикая страна красного дерева. Вот посмотри на эти стволы — ты, может быть, наконец поймешь, почему нельзя разводить красное дерево на полях финки. Я ведь сажал кофе в Соконуско. Там тоже джунгли, да не такие! Видишь ли, Андручо, кофейные деревья сажают, как садовые. Разницы, пожалуй, нет. А вот попробуй посади-ка такого великана! Это, парень, совсем другое дело. Хочешь — верь, хочешь — не верь, но теперь, когда я вдыхаю, черт возьми, этот запах, мне начинает казаться, что ни в каком другом месте я не мог бы ужиться, да простит меня пресвятая дева!.. Я, пожалуй, даже затосковал бы по красному дереву. А здесь у меня на душе становится так весело, что я готов обнять и расцеловать вот этот ствол. И плевать мне на то, что ты можешь думать: «А не рехнулся ли этот парень от жары и усталости?» Все на свете дрянь, Андручо, и мы копаемся в этой дряни… Жена, и пятнадцать детей, и куры, и свиньи, и поездки на базар — все это тоже может в конце концов осточертеть… Я отравлен красным деревом, я принадлежу теперь к его царству. Берегись, приятель, как бы и с тобой не приключилось того же! И тогда, можешь мне поверить, тебе станет безразличной твоя… ну, как ее… твоя Эстрелья, твоя звездочка…

4

Много часов подряд шел караван по этому лесу. Казалось, что люди попали в какой-то совершенно иной мир, а старый, привычный, исчез навеки. И этот новый мир, в котором они очутились, представлял собой гигантское сплетение растений. Человек переставал понимать, где кончается одно растение и начинается другое. Мир состоял из зелени, зарослей и золотых солнечных зайчиков, бегающих по ветвям деревьев и по листьям пальм. Казалось, что над этим огромным сплетением гигантских листьев, ветвей и корней зреет крик, пока еще немой, но готовый каждую секунду зазвенеть, возвещая рождение нового, фантастического мира, властелином которого будет не человек, не животное, а растение. И все словно ждали этого крика, освобождающего душу от необъяснимого гнета и подавленности. Каждый чувствовал себя здесь заброшенным и одиноким, навеки отторгнутым от знакомого мира, хотя рядом шли такие же, как и он, пеоны и мулы тащили тяжелые вьюки. Но, казалось, и люди и животные неохотно, против воли, шагают навстречу этому миру растений, будто там их ожидает вечное проклятие…

— Господи, да что же это? — воскликнул Андреу. — Ведь это… — Он резко остановился и сбросил на землю свою ношу. — Что же это?! — повторил он прерывающимся голосом.

Деревья вдруг расступились, и перед Андреу открылся неизмеримый горизонт. У его ног, глубоко внизу, на дне ущелья, текла река — могучая, прекрасная, таинственная Усумасинта, божество здешних мест, без которого невозможно было бы доставить красное дерево в цивилизованный мир. Божество, повинное в гибели индейцев, сожранных красным деревом. Не будь этого царственного древнего потока, каоба ценилась бы здесь не больше, чем прогнивший сучок в лесах Дакоты. А не имей каоба цены, никто не стал бы продавать индейцев на монтерии.

И все же вид, открывшийся с высокой горы над берегом Усумасинты, которая вилась внизу, убегая вдаль, был ни с чем не сравним по своей величественной красоте.

5

Еще не было и двух часов пополудни, когда прозвучал сигнал к привалу. Здесь начиналось распределение пеонов по монтериям.

Большая часть колонны еще несколько дней шла вдоль берега Усумасинты. Остальные отряды рабочих переправили в каноэ через реку на монтерии, расположенные на противоположном берегу.