Похищение Луны

— Да поручите это Лукайя Лабахуа! — воскликнул Гвандж. — Он же юродивый: и сам не поймет, для чего трубит, и власти не разберутся. Хорошая мысль, клянусь тобой! Лукайя Лабахуа когда-то был звонарем, он знаком с этим делом.

Тем временем Джото успел потихоньку продвинуть свои белые шашки в безопасное место. И лишь одна из них оставалась между двумя черными Гванджа Апакидзе.

— Яган! — крикнул Твандж и, заперев ход, положил в руку Джото убитую шашку.

На балконе показалась Зесна с яркой шалью на плечах. Беременность удивительно ее красила. Она чуть запыхалась, взбежав по лестнице; щеки ее зарумянились. Она напоминала кахетинскую лозу в сентябре, отягченную пышными, яркими гроздьями.

— Слышали новость, отец? — обратилась Зесна к Гванджу. — Оказывается, Арзакан и Тараш Эмхвари живы!

— Что ты говоришь!.. — вскричал старик, словно ужаленный змеей.

— Клянусь матерью, живы!

— Э-э, сплетни! Очередная выдумка Шардина Алшибая, — отмахнулся Гвандж и бросил кости.

— Клянусь прахом матери, я собственными глазами видела Арзакана и Эмхвари!

— Да ты правду говоришь? — переспросил Гвандж, не на шутку встревоженный, и схватил Зесну за руку.

— Конечно, правду, зачем мне врать? Завтра хоронят Кац Звамбая.

— А с этим что стряслось?

— Его убили Тарба.

— Дурачье! Не могли прихватить и Арзакана?

— Тараша Эмхвари прямо-таки не узнать, — тараторила Зесна. — Можно подумать, что это кто-нибудь из Звамбая или из Тарба. Борода по грудь, волосы поседели, сам постарел, опустился. Шел такой осунувшийся, что жалко было смотреть на него.

— Эге, знать, действует проклятье католикоса!

— Какое проклятье, отец? — спросила Зесна, которую очень интересовал этот «чудак» Эмхвари.

— Разве ты не слыхала от своей матери? Говорят, что католикос Грузии еще в XII веке проклял род Эмхвари за сношения с дьяволом.

Когда Зесна вошла в комнаты, Джото проводил взглядом пышную фигуру своей жены. Хотел пойти за ней, спросить, что сказали ей в консультации, но постеснялся тестя. И резким движением кинул кости, заранее уверенный в проигрыше.

— Видишь теперь, Джото, как осложняется дело, — заворчал Гвандж Апакидзе. — Еще и Арзакан свалился на нашу голову. Этот змееныш — отчаянная голова, Чежиа проницателен, а Личели — бывший каторжанин… — И, наклонившись к Джото, сказал почти шепотом: — Теперь уж нам надо торопиться. Всех троих надо ликвидировать во что бы то ни стало. И в этом деле нам первые помощники — Тарба. Арзакан их кровный враг, а за Арзакана им Чежиа и Личели спуску не дадут, они хорошо это знают.

Назначим дело на 28 апреля. В этот день Ломкац Эсванджиа должен собрать крестьян в Кохорском лесу.

Гвандж Апакидзе замолчал. Взял кости. Еще один «яган», и его зять получит «марс». Но в это время к балкону подошел высокий старик с длинной седой бородой. Голова его была повязана белым башлыком. Опираясь на кизиловый посох, поминутно останавливаясь, чтобы перевести дух, он медленно поднимался по широкой лестнице.

Джото сбежал вниз и помог гостю взойти на балкон. Гвандж Апакидзе поднялся ему навстречу.

Это был Ломкац Эсванджиа. Широкоплечий, высокий старец обладал той величавой наружностью, которая необходима для предводителя общины. Белоснежная холеная борода ниспадала до черных газырей чохи ястребиного цвета. Широченный кинжал с черной рукояткой придавал еще больше мужественности его богатырской фигуре. Концы обшитого позументами башлыка были небрежно закинуты за плечо.

Даже в осанке старика чувствовалось сознание своей особой миссии на земле.

Джото Гвасалиа весь как-то съежился перед ним. Так подобострастно взял его руку, почти скрытую в широком рукаве чохи, точно считал себя недостойным прикоснуться к пей.

Гвандж Апакидзе стоял рядом со старцем, и эти два старика казались Джото близнецами.

— Как изволите поживать, батоно Ломкац? — обратился Апакидзе к гостю и пододвинул ему изрядно расшатанный стул. В его голосе не было и тени той иронии, которую не удавалось скрыть грузинским феодалам при встрече с людьми духовного звания.

— Божьей милостью живу ничего, батоно Гвандж, — ответил Ломкац.

Восхищенно смотрел на него Гвандж Апакидзе, радуясь втайне, что в нынешнее ненавистное для него время еще остались такие кряжистые старики. Невозмутимое душевное спокойствие светилось во взгляде Ломкаца Эсванджиа.

Многое отличало Ломваца Эсванджиа от Гванджа Апакидзе,

Апакидзе был первоклассным актером. Он умел с одинаковым искусством носить любую маску, с одинаковым рвением исповедовать любое вероучение, с одинаковым благоговением креститься перед любым алтарем. Всегда он вел себя так, что ни одна живая душа не могла проникнуть в его истинные намерения. В нем удивительно уживались изощренное коварство и какая-то дикарская наивность.

Подлый по натуре, Гвандж Апакидзе любил время от времени становиться в позу рыцаря; скупой, он старался казаться щедрым; с фарисейской набожностью молился в церкви, но при случае даже на господе боге срывал душившую его злобу.