Похищение Европы

— Ну, например. Об Икс, человеке небесталанном и даже артистичном, сообщается, что он имеет обыкновение громко портить воздух. После этого появляется Икс и начинает демонстрировать — естественно — совершенно другие качества. Чем более умно он говорит, чем артистичнее он себя ведет, тем в большем противоречии это оказывается с поступившей информацией. Он не понимает, почему все так странно улыбаются, и не может оправдаться. Но даже если бы он знал причину, от его оправданий все выглядело бы только глупее. Есть ситуации, в которых невозможно оправдаться.

Анри вытащил руку из воды и смочил ею лицо. Это мокрое мерцание в темноте придало ему вид утопленника.

— Или: сообщите аудитории перед выступлением, допустим, проповедника, что он бьет своих детей. Каждое его прекрасное слово падет на него камнем, каждый пламенный жест будет усугублять его вину. Теперь вы понимаете, как легко золото можно превращать в черепки. Есть средства покрепче волшебной палочки.

Когда мы выходили из лодки, Анри подал Насте руку. В изяществе, с которым Настя положила тонкие пальчики на ладонь Анри, мне увиделась едва ощутимая перемена ее отношения к фламандцу. Это было почти кокетство, которого Анри, увлеченный своим рассказом, по-моему, даже не заметил. То есть заметил, конечно (теперь-то я знаю, что он все замечал), но не подал виду. На ходу он подобрал валявшуюся велосипедную спицу и, касаясь ею ограды аттракциона, извлекал из нее тонкий металлический звук.

— Разумеется, то, о чем я говорю, это только модель. Принцип работы, не более. Существуют гораздо более рафинированные средства. Когда фоном для интервью выбирают, скажем, проржавевшую ограду, — движением экскурсовода он указал спицей на несколько ржавых секций, — этим хотят что-то сказать. Когда в передаче о политическом деятеле показывают небо в тучах или облетевшее дерево, этим хотят что-то сказать. Когда я рассказываю о средствах массовой информации здесь и сейчас, я говорю вам: пресса — это что-то вроде Диснейленда. Несмотря на правдоподобность ее фантомов, она имеет очень мало общего с действительностью.

15

Неожиданным образом встречи с Анри стали ежедневными. Нельзя сказать, чтобы это радикально изменило нашу парижскую программу. Как раз наоборот: осторожно осведомляясь о наших планах, Анри не только осуществлял их, но делал это с блеском, который нам с нашими скромными возможностями не был бы доступен. Даже то, что в обычных условиях могло стать лишь досадной тратой времени, с его легкой руки превращалось в одно из наших многочисленных удовольствий. Я имею в виду и перемещения по Парижу на машине Анри, и возможность не давиться «быстрой едой», и массу других вещей, к которым привыкаешь до неприличия легко.

Притягательность нашей новой действительности состояла и в том, что Анри никогда не переходил зыбкой грани между комфортом и роскошью, вкусом к трате денег и купечеством. Единственной изменой стилю я счел было тогда подкладывание в мой бумажник франков, но, вспоминая этот эпизод теперь, я склонен считать его скорее эксцентрикой. Собственно говоря, и эксцентрика выражается обычно в каких-то неслучайных формах, а потому даже такое своеобразное проявление щедрости вполне соответствовало Анри: он был щедрым человеком. Говоря о его щедрости, я касаюсь деликатной сферы. На вопрос, почему мы с Настей позволяли себе так легко пользоваться предоставляемыми нам благами, у меня нет ответа. Возможно, материальная сторона дела казалась нам бесплатным приложением к общению с Анри. Это общение было не просто интересным — оно было увлекательным. Анри умел и любил удивлять.

Одним из такого рода сюрпризов было посещение музея д'Орсе, где он, к нашему удивлению, провел первоклассную экскурсию. Я говорю «экскурсию», хотя и понимаю, как мало это слово соответствует тому жанру, в котором выступил перед нами Анри. Ту часть сведений, которая казалась ему хрестоматийной, он излагал чуть иронически, как бы стесняясь. Самым интересным в его комментариях были краткие замечания «от себя», которых никогда не позволяет себе профессиональный экскурсовод. Это придавало его рассказу ненавязчивый характер, а потому не утомляло. Первым делом он повел нас на самый верх к импрессионистам, которых, по его словам, следовало смотреть незамыленными глазами.

— Все остальное здесь, — сказал Анри, — более или менее дерьмо в том смысле, что это можно увидеть и в других музеях. Но здешняя коллекция импрессионистов — это то, от чего на глаза наворачиваются слезы. Это по-настоящему хорошо. Что-то, к этому приближающееся, есть, кстати говоря, только в Эрмитаже.