Похищение Европы

Не представляю, сколько времени мы так пролежали, прежде чем я бессильно откинулся на спину. Помню только, что в какой-то момент Настя осторожно вытащила разделявшее нас одеяло, но ее руку, скользнувшую вниз по моему животу, я остановил. Эта стремившаяся на выручку рука окончательно загоняла меня в угол. Откинувшись, я смотрел в потолок, и мне не было уже ни страшно, ни даже стыдно. Это было какое-то посмертное, почти трупное состояние, немую неподвижность которого мне не хотелось нарушать. Слыша Настин ласковый шепот, я обреченно сознавал, что в теперешнем своем статусе могу безмолвствовать сколько угодно. Из всех форм вывоза моего тела я выбирал самую тайную, с последующим сожжением и развеиванием праха над студенческим городком.

Я проснулся среди ночи от ощущения липкости и влаги. Из меня выходило то, что, затаившись, так и не обнаружило себя несколько часов назад. Настя спала на моей груди, крепко обхватив меня руками. Ее нога была заброшена на мое бедро. Наркоз, под воздействием которого я вечером отключился, прошел. Я снова вспомнил все, что предшествовало засыпанию. Я пошевелился и со страхом осознал, что то же липкое ощущение испытает, проснувшись, и Настя. Как можно осторожнее я попытался встать, но Настя все-таки проснулась.

— Куда ты? — спросила она шепотом.

— За полотенцем, — так же тихо ответил я.

— Не нужно. Пожалуйста. Пусть остается как есть, мне это так приятно. — Она обняла меня еще крепче. — Кристиан, милый, не уходи от меня ни на минуту, ладно?

Я мог почувствовать себя почти счастливым, если бы не знал, что завтра утром, когда наш сон окончательно пройдет, все будет напоминать о моем позоре.

Я проснулся от запаха свежесваренного кофе. Настя внесла его на подносе и поставила на столик у кровати. Я знал, что она на меня смотрит, но открыть глаза у меня не хватало мужества. Я услышал, как прогнулся матрас, и почувствовал на своих губах поцелуй.

— Привет, — ласково сказала Настя.

— Привет, — ответил я, приоткрыв один глаз.

— Я люблю тебя.

Я снова зажмурился. Говорить, что я люблю ее, после проведенной ночи было как-то нелепо. Мы завтракали здесь же, за маленьким столиком. Настя — придвинув к нему стул (она была уже совсем одета), я — сидя на кровати, завернувшись в одеяло. Больше всего я боялся, что Настя начнет меня утешать, но о прошедшей ночи больше не было сказано ни слова. Передавая мне намазанную маслом булочку, Настя спросила, можно ли ей вечером вернуться ко мне. Хотел ли я ее возвращения? Безумно. Потерять ее было для меня страшнее стыда за свою беспомощность. От признательности за этот вопрос я чуть было не расплакался: она задала его, не дожидаясь моего приглашения, потому что знала, с каким мучением для меня оно было бы связано.

Поскольку велосипеда у Насти не было, на работу в этот день мы поехали на метро. День выдался довольно скверный, не лучше прошедшей ночи. После завтрака нас с Настей послали для уборки к фрау Вольф. Несмотря на свое почти месячное присутствие в Доме, у нее Настя не была еще никогда, и мало-помалу у меня сложилось убеждение, что начальство Дома избегало посылать к фрау Вольф иностранцев. Предполагалось, вероятно, что определенная независимость ее суждений могла произвести на них неблагоприятное впечатление. Возможно, имелся в виду и конкретный опыт (здесь мне приходили на ум неоднократные упоминания фрау Вольф о каком-то поляке). Как бы то ни было, здесь Настя сопровождала меня в первый раз. Возможным объяснением ее посылки было то, что наш совместный приход на работу не остался незамеченным.

Все последние недели фрау Вольф встречала меня стоя у окна, и потому наглухо задернутые шторы в этот день показались мне плохим предзнаменованием. Когда на наш звонок в квартиру никто не ответил, меня охватили самые мрачные подозрения. Мы спустились к жившему в бельэтаже домовому мастеру, пожилому типу с неправдоподобно красным лицом. Не выражая никаких эмоций, он взял ключи и отправился вместе с нами. В огромной связке ключей краснолицый мастер никак не мог найти нужные. Сама по себе вполне увесистая, эта связка зачем-то крепилась на массивной металлической груше. Провозившись минут пять, он, наконец, отпер дверь и предложил мне пройти в квартиру, Мне очень не хотелось входить первому, но протянутая в сторону двери полусогнутая рука мастера не оставляла мне никакого выбора.

Фрау Вольф сидела на полу, забросив руку на диванную подушку, ее глаза и рот были открыты. Я оглянулся, боясь остаться наедине с этим немигающим взглядом. Настя подошла к фрау Вольф, присела на корточки и взяла ее за лежащую на диване руку.

— Можно не пробовать, все ясно, — пробормотал мастер из-за Настиной спины. — Нужно звонить в полицию.

— Умерла, — сказала Настя.

К моему ужасу, она попыталась прикрыть рот фрау Вольф, но рот не закрывался.

— Теперь не закроется, она уже застыла, — сказал мастер, набирая номер полиции.