Похищение Европы

— Если кто-то думает, что речь здесь идет о сербах, — он ошибается. Речь идет обо всех нас, о Европе. Эта война затронула три важнейших европейских нерва: мораль, финансы и право. О морали я могу сказать лишь одно: это одна из самых грязных и лживых войн в нашей истории. Но ведь эта война ведется и против евро — посмотрите, как упал его курс. Евро — это то, что призвано объединить Европу, сделать из множества наших экономик одну мощнейшую экономику. Уже одно то, что в международных расчетах у доллара появится реальный конкурент, здорово подорвет его силу. Ведь доллар жиреет за счет своей роли всемирной валюты. Мы очень опасны для наших навязчивых североамериканских друзей. Они это уже поняли, а мы еще нет. Но разрушаются не только финансы. Целенаправленно разрушается право. Посмотрите, как непримиримы европейские законы в отношении сепаратизма. Тот, кто провоцирует сепаратизм в Югославии, играет с огнем, десяткам европейских народов, которые не имеют своей государственности, он показывает очень опасный путь. Он поджигает Европу с нескольких концов одновременно. Но и это еще не все. Впервые в истории посягнули на право как таковое. Впервые в истории превосходство одного государства над всеми другими так велико, что оно уже не нуждается ни в правовой, ни в любой другой защите. Сама идея права становится для него бесполезной — в этом есть своя жуткая логика. Потому-то Америка и борется так яростно с международным судом, что он ей не нужен. И вот теперь на руинах прежнего возникает новое право. Это — право сильного. В самом конце двадцатого века человечество приходит к тому праву, каким пользовалось еще в пещере. Круг замкнулся.

По невообразимому шуму я понял, что толпа дошла до точки кипения. Мощные динамики уже не справлялись с ее ревом, и мне приходилось почти кричать. Позднее Анри особо выделил эту часть моего выступления, сказав, что именно тогда я перешел на необходимый для митинга тон. По его мнению, это был неплохой финал-апофеоз.

— Война развязана вопреки Хартии ООН, вопреки оборонительному уставу НАТО, наконец, вопреки немецким законам, И мы, европейцы, поддерживаем этот произвол. Поддерживаем из страха, выдаваемого за верность союзническим обязательствам. Особенно унизительно положение нас, немцев — затравленных, закомплексованных. Полвека нас держали в сенях, а теперь, видите ли, разрешили ступить на хозяйский ковер. Ах, как же мы бросились на него, с какой готовностью! Надо же, и нам пострелять дали! Но преступления прошлого не преодолеваются соучастием в преступлениях нынешних. У нас, немцев, есть другой способ самоутверждения, не разрушительный, а созидательный. Сейчас рождается новая Европа, и от нас в ней зависит очень многое. Мы создали мощную экономику, мы имеем замечательную музыку, литературу, философию. Так зачем же, спрашивается, нам эта война? Зачем мы унижаем самих себя? Кому мы хотим понравиться? Десять лет назад мы освободились от России и теперь мы открываем ее вновь — как европейского партнера, как друга. То же самое нам следует пройти и с Америкой, это уже назрело. Без освобождения от вассалитета никакие нормальные отношения невозможны. Вспомните мое слово: на следующих выборах в Германии победит тот, кто по-настоящему поставит именно этот вопрос. Не нужно так напряженно смотреть за океан. То, что для нас действительно важно, лежит гораздо ближе. Да здравствует будущая Европа, свободный и процветающий континент!

21

На следующий день война окончилась.

— Жаль, что мы не догадались провести этот митинг раньше, — пошутил Анри, сидя в нашей гостиной 10 июня 1999 года на закате дня.

Жаль, конечно. Сейчас, спустя время, я мог бы о многом пожалеть, но на суровую нелитературную действительность это повлияло бы не больше, чем наш дрезденский митинг повлиял на войну. Размышляя над главными причинами окончания войны, я с грустью осознаю, что наша деятельность к ним не принадлежала. Война окончилась потому, что все стороны достигли в ней возможного компромисса с реальностью.