Похищение Европы

– Меня же повесят! – умоляюще выдавила княжна. – Как вы можете!

Евстигнеевой стало плохо. Она знала, что все происходящее – даже не месть, а возмездие. Но это – с одной стороны. А с другой – красивая, умная и богатая женщина. И самая несчастная женщина в мире. Потому что в этой стране, куда она решила сбежать от друзей Блохи, не жестоких наказаний, связанных с наркотиками, не было.

А то, что в трубочках были наркотики, не вызывало сомнений ни у кого.

Ева полностью потеряла контроль над собой, забилась в истерике.

– Успокойтесь, – своеобразно утешал ее офицер. – Вы наверняка сможете оплатить отличного адвоката. Он спасет вас от смертной казни.

– А всю жизнь гнить в вашей тюрьме – лучше? – выкрикнула княжна.

– Лучше, – убежденно сказал офицер. – Когда вас поведут к виселице, а перед виселицей – помилуют, вы согласитесь со мной.

* * *

Ева потеряла сознание, безвольно повиснув на руках у офицеров. Подоспевший мужчина-врач потер ей виски нашатырем и теперь быстро набирал в шприц лекарство. Офицеры внимательно осматривали и протоколировали содержимое трубочек.

Через десять минут все было кончено.

* * *

Княжну уводили широким светлым коридором, руки в легких титановых наручниках – за спиной. Людмила Петровна неотрывно смотрела ей вслед.

Вдруг Ева резко остановилась, напугав конвоиров. Обернулась. Секунду молча стояла, безошибочно выбрав в толпе зевак старуху.

Потом вновь развернулась, выпрямила спину и, уже не останавливаясь, пошла прочь.

* * *

Людмила Петровна вытерла глаза и размашисто перекрестила удалявшуюся княжну.

– Прости, Господи, все ее грехи, – тихо попросила старая женщина. – И мои тоже, – помолчав, добавила она…

37. Четвертый день после окончания плавания теплохода «Океанская звезда»

Измайлово, Москва

Из дневника Даши Лесной

«Пишу ночью, в потемках, чтобы не разбудить Коленьку. Очень вдруг захотелось самовыразиться. Так захотелось, что встала из-под теплого одеяла, достала свою тетрадь и ручку и вот, согнувшись, строчу у иллюминатора в скудном свете палубного фонаря.

* * *

Этот текст не увидит никто, даже мой любимый, не говоря уже о моем литературном учителе Ефиме Аркадьевиче Береславском. Может, только сыночек прочтет, когда вырастет большой и когда меня самой уже не будет. Но, надеюсь, это случится еще очень не скоро.

* * *

Ну, хватит предисловий.

Я хочу сказать – себе, своему дневнику и Господу Богу, – что я счастлива. Я так счастлива, что боюсь, как бы чего не случилось, ведь нельзя же обычному земному человеку быть таким счастливым.

Или можно?

* * *

Я уже пятый день рядом с моим единственным. Днем и ночью. И даже не знаю, когда мне лучше. И днем хорошо. И ночью сладко.

Каждый вечер, когда мы закрываем шторку и дверь, я обнимаю его руками и ногами и сливаюсь с ним так, как только могут слиться два любимых человека. Я чувствую себя его женщиной, его мамой, его дочкой и его сиамским близнецом одновременно.

Это и есть резкое и острое ощущение счастья. Которое лишь усиливается от осознания того, что оно – надолго.

* * *

Когда мы поехали домой, у меня возникло такое ощущение, что едем мы уже втроем. Конечно, ни одно УЗИ еще ничего не покажет – на пятый-то день! – но материнское сердце работает лучше всякого УЗИ. А я чувствую Ванечку всем своим существом.

* * *

С Коленькой пока не все в порядке. Он убит произошедшим. Он тоскует по друзьям. Он – всегда такой большой и сильный – в последние дни часто плачет. Думает – я не вижу.

Он пока не готов к борьбе, он не такой, каким был всегда.

Но теперь у него есть я, и мы все это преодолеем.

Надо – стала женой. Надо – буду мамой. Надо – войду в их гребаный совет директоров и буду «решать вопросы» – выражение, вызывающее холодное бешенство у профессионального редактора Береславского. Но если надо решать вопросы – я буду их решать.

Это – не мое, я понимаю. Но для Коленьки и Вани – сработаю не хуже той холодной змеи из Оксфорда, или откуда там она. В любом смысле сработаю – меня не пугают ни чеченцы, ни маркетинг, ни налоговая полиция.

* * *

Так кто же я есть?

Ефим Аркадьич считает, что я – неплохая, хоть и ехидная девчонка.

Коленька считает, что я слабое, хоть и любящее существо.

Ева, если не дура – а женщины дурами в плане чутья не бывают, – наверняка считает меня опасной тварью.

А я – и то, и другое, и третье.

Я – русская баба, и этим все сказано.

Я буду любить до самой смерти. Давать своему Коленьке до самой смерти. И зубами рвать всех, кто захочет разрушить нашу жизнь, – тоже до самой смерти.

Надеюсь, что последнего не захочет никто.

* * *

Где сейчас Ева – не знаю. Но мысли по этому поводу есть. Я спросила о ней у Ефима. И его всегда добрые глаза так мутно захолодели, что он стал смертельно похож на дядю Семена.

Не лицом. А его опасным для жизни выражением.

Поэтому, ничего о Еве не зная, уверена – мы с Коленькой никогда ее больше не увидим.

* * *

И – слава Богу.

* * *