Похищение Европы

К счастью, поломка оказалась несерьезной. Георгий разобрал приемник, соединил два каких-то проводка – и радио заработало… Настроившись на волну радио «Коминтерна» мы услышали:

«Оперативная сводка за 1 июня 1943 года

В течение 1 июня войска Четвертого Украинского фронта, освободив от немецко-фашистских захватчиков город Лион, преодолевая незначительное сопротивление противника при поддержке местных партизанских формирований, продолжали продвижение на Орлеанском, Дижонском и Страсбургском направлениях, в течение дня заняв более ста населенных пунктов.

На других участках фронта без существенных изменений.

За 1 июня наши войска на всех фронтах уничтожили более 5000 немецких солдат и офицеров, а также подбили 27 немецких танков. В воздушных боях и огнём зенитной артиллерии сбито 22 самолёта противника.»

После сводки шел репортаж из освобожденного несколько дней назад Марселя и беседа с местными жителями, которые благодарили Красную Армию за освобождение от тирании маршала Петена.

То, что мы услышали, было невероятно. Мы с изумлением и радостью смотрели друг на друга, думая об одном и том же. Большевики уже во Франции, совсем рядом, их войска от Лиона рвутся на север! И, хоть нам было непонятно, как там дела с другими участками фронта, было очевидно, что события развиваются совсем не так, как мы предполагали прежде. Как мы кляли себя за решение полтора года назад отказаться от прослушивания радио… сейчас мы, наверное, не были бы такими неосведомленными… Прав был вождь и учитель большевиков: знание – свет, а незнание – тьма. И тут мы догадались, каким образом мы сможем узнать еще больше. Ведь к нам каждый день таскается самый настоящий источник информации, который нам все расскажет и разъяснит! Я имею в виду Ганса. Надо только его дополнительно «подогреть», и после этого ненавязчиво расспросить.

И точно, наш «приятель» приперся точно по расписанию. Только теперь он был больше не похож на неуклюжего щенка, а больше напоминал побитого палкой пса. Мы даже не успели ничего спросить у него… Он сел, дрожащими руками откупорил свою бутылку. В глазах у него серой мутью разливалась тоска. Он был каким-то скомканным, словно несвежая наволочка.

– Все, – мрачно сказал он, осушив половину своей емкости, – пришел приказ сматывать, как вы говорите, удочку, а то русские вот-вот, очень скоро отрежут нас от Парижа – и тогда всем конец, амба. Никто до нас не имеет дела, нас оставляют к произволу большевиков. Конечно, сначала следовало бы стрелять всех местных унтерменш – паф-паф… – он выставил палец и пьяненько улыбнулся, – но наш майор Шварц имеет очень сильный страх или… как сказать… испуг – и поэтому мы не отступаем, мы на самом деле бежим, и мы бросаем все теперь, когда бежим…. Большевики вчера бросали в Тулузе воздушный десант. Всего мало-мало, одну роту, но местные были там с ними вместе, и эта рота резала, убивала весь гарнизон, чтобы не остался никто из арийцев; они легко это могли делать и даже не вспотели, не устали. Они тут скоро будут… на всю территорию – как сказать… а, повсюду – а с ними местные маки, а этим рукам честному немцу нельзя попадать… И парашютистам тоже нельзя попадать – они пленных не берут. Но вам можно чтобы их не бояться, потому что вы не есть немцы… – Тут он посмотрел на нас каким-то безумным взглядом и медленно выговорил, пытаясь придать лицу зловещее выражение: – Вам меня бояться надо… – И засмеялся смехом злобного клоуна: – Ха-ха-ха…

Мы налили Гансу еще рюмочку, а за ней еще, потом достали свою бутылку, и когда она опустела уже наполовину, Ганс, напоминавший уже не наволочку, а пыльный коврик, принялся бормотать, что русские воюют нечестно: дескать, призвали себе на помощь пришельцев из какой-то преисподней, которые то ли пришли, то ли появились – и предложили свои услуги. Мол, воевать с этими пришельцами неизвестно откуда совершенно невозможно, военное дело они знают лучше любого даже самого лучшего немецкого генерала, и любой, кто на них нападет, тут же будет бит. И что хуже всего – они учат этому искусству большевистских генералов и поэтому Рейху скоро «каюк» и «амба». Русские придут и всех убьют, начиная с фюрера и заканчивая ублюдочными щенками, которые пищат в колыбелях по рабочим кварталам. Никому не будет спасения. Аминь, как говорил мой папа пастор…

Его русский по мере опьянения становился все хуже и хуже, и в конце мы могли слышать лишь нечленораздельную немецкую речь. Когда Ганс, продолжая бормотать себе под нос и пошатываясь точно осина на ветру, убрел от нас в неизвестном направлении (совсем не в том, где располагалась их комендатура), мой муж от волнения принялся ходить по комнате, затем достал из шкафа ту самую наполовину початую бутылку виноградного самогона и, налив себе полную рюмку, выпил. Затем поднял на меня глаза и сказал:

– Ирочка, дорогая… Ты понимаешь, что все это значит?