Похищение Европы

Вместе пошли в магазин за бутылкой. В разгрузочные дни старики всегда чередовали водку: один раз российского производства, другой – украинского, а тут вдруг сцепились прямо у прилавка. Продавщица только увидела их вместе, понимающе улыбнулась:

– Российскую или украинскую?

– Российскую! – Командор сказал, как отрубил.

Продавщица только потянулась за бутылкой, как дядя Павел негромко, но требовательно:

– Украинскую!

– Российскую!

– Украинскую!

Продавщица ошарашено переводила взгляд с одного старика на другого.

– Вы определитесь уже.

– Они определились, – поспешил я на помощь. – Одну российскую и одну украинскую.

Но примирение в тот день не состоялось, – старики так и разошлись по квартирам каждый со своей бутылкой.

В первые два дня после авиакатастрофы было по-настоящему страшно. Крушение огромного самолёта само по себе – жуть, а над зоной боевых действий, – это всё равно, что бензовоз в пылающий дом вкатить. Тогда, казалось – всё! – рванёт так, что весь мир содрогнётся.

Сто лет назад сербский чувак застрелил наследника Австро-Венгерского престола, и из этого выстрела разгорелась Первая мировая война. Понятно, что тот выстрел был лишь поводом, а суть состояла в том, что в тесном переулке Европы столкнулись лбами множество проблем и противоречий, завязавшихся в такой узел, что дипломатам стало не под силу распутать его.

Пришлось рубить при помощи всех тех военных средств, которые в те времена под рукой были.

И где гарантия, что сейчас противоречия не подобрались к красной черте? В конце концов, почти триста пассажиров «боинга» перевешивают одного эрцгерцога, пусть он и наследник императорского престола.

Слава Богу, пар вышел хоть и шумно, но без «битья посуды»: мир покричал, назначил виновных и благополучно забыл о катастрофе. Ссора между стариками тоже тянулась не долго. В одно прекрасное утро, когда тётя Лариса ушла на базар, Командор вышел на балкон, перегнулся через перила, призывно свистнул:

– Паша!

Дядя Павел сердито вышел, почёсывая заросший седыми волосами живот. Командор показал ему бутылку водки, подмигнул, кивая подбородком в сторону подворья деда Тудора, мол, место встречи изменить нельзя. Дядя Павел готов был мириться, но принципы не картошка – в пюре не перетрёшь. Он ещё сильнее нахмурил брови, отрицательно покачал головой и ушёл бы с балкона, если бы Командор не крикнул ему в спину:

– Наша, молдавская!

Дядя Павел в раздумье поджал губы и, распрямляя сдвинутые брови, с заговорщическим видом оглянулся на балконную дверь, из которой сквозняк парусом выдувал тюлевую занавеску, – не видит ли жена? Потом растопырил пятерню, мол, пять минут, и я там.

С тех пор старики в очередной раз поумнели.

– Слушай, а чего это мы ругаемся?

– И то верно. Другие врут, а мы за них расхлёбываем.

На том и сошлись: ну их всех к японе маме. Американцы бессовестно включают чёрный пиар, пачкая грязью всех, кто им неугоден; европейцы идут у них на поводу, безжалостно топча собственные же ценности; россияне выпячивают то, что им выгодно и замалчивают то, что не по вкусу; украинцы вообще переворачивают всё с ног на голову.

При этом все любят правду: за то, что она у каждого своя, за то, что ею можно приструнить соперника, за то, что её в случае чего и под сукно можно спрятать. А истина от правды отличается 3D форматом. Поэтому и стараются от неё избавиться – слишком явно выступает из-под сукна острыми краями.

Глава 3. «Ах, какая женщина!»

Вечером старики пришли ко мне с двухлитровкой «Кишинёвского» светлого и пакетом сушёных анчоусов.

– Покопошимся? – Командор суёт мне в руки холодную запотевшую бутылку пива, по-хозяйски идёт в кухню за стаканами.

Слово «гондурасить» в последнее время начало выходить у нас из употребления. Зачем обижать хорошую страну? Теперь мы копошимся, несмотря на то, что семнадцать тонн пугают нешуточно.

Сунув руку под футболку и, почёсывая живот, дядя Павел проходит сразу в мою комнату.

– Что за бардак у тебя? – Он ставит в вертикальное положение опрокинутую карандашницу, собирает со стола разбросанные карандаши и авторучки.

– Симба лазил, – пытаюсь свалить беспорядок на котёнка, любимца всего двора.

– А это тоже Симба? – старик крутит указательным пальцем, очерчивая участок стола возле монитора.

Наколотые на руку парашют и два самолёта на бреющем полёте облетают горку нещадно измятых в тесном джинсовом кармане купюр; спутанные в клубок наушники от смартфона, пару флэшек с давно потерянными колпачками; стеклянную чашку с остатками утреннего чая и измочаленной долькой лимона на дне.

Совершив круг, синие самолёты взлетают к окну, – дядя Павел поправляет щель между шторами тёплого серого цвета. Окно моей комнаты выходит не во двор, а прямо на тротуар, поэтому по вечерам оно всегда зашторено, иначе любой прохожий заглядывал бы ко мне так же просто, как в аквариум, стоящий в соседней кафешке.

– Не бардак, а творческий беспорядок. – Командор входит с тремя стаканами в руках. – Правильно, малой?

– Типа того.