Похищение чародея

Мне казалось, что путешествие сквозь дым и джунгли гнутого металла и битого стекла продолжалось очень долго. Кабина — Несколько шагов в длину — превратилась в бесконечный коридор, в котором нельзя было дышать… Но тут порыв ветра на мгновение отогнал дымовую завесу, и оказалось, что я стою на некоем подобии балкона, к которому вплотную подступают переломанные кусты и стволы деревьев. Листья и сучья, забившиеся в кабину, стирали грань между лесом и самолетом. В зеленом месиве я увидел тело одного из пилотов. Тут же дым снова набросился на кабину, и мне пришлось вытаскивать пилота из груды обломков вслепую, задыхаясь и боясь не только близкого взрыва, но и того, что я потеряю сознание и останусь здесь. Я с таким отчаянием тащил пилота, словно он был жив, но тогда я еще не понял, что он мертв. Я спрыгнул на землю и потащил непослушное тяжелое тело к себе. Оно свалилось на меня, а я лишь подумал, что пилоту не так больно падать на меня, как на корни и сучья. Потом я волок его сквозь переломанные бамбуковые заросли, и лишь метров через двадцать дым рассеялся настолько, что я смог осмотреться и сообразить, что нахожусь на краю рисового поля. Я действовал как автомат, который получает приказания и послушно спешит их исполнить — правда, приказания исходили от моего собственного мозга.

Владимир Кимович Ли

Наверно, в жизни я не видел ничего более страшного, чем Отар, выходящий из леса. Хоть я много езжу, нагляделся на стихийные бедствия и буйство земных сил, но при этом я оставался в пределах цивилизованного общества, в котором никто никого не убивает и не стреляет. Оттого складывается убеждение, что иначе и быть не может. Так должно быть везде, а что вне твоего опыта — это литература. И вот Отар, выходящий из леса, знаменовал окончательный крах моего внутреннего благополучия.

Все, что произошло раньше, было сном, кошмаром, с удивительными и даже приятными пробуждениями, но все это вписывалось, скажем, в модель «авария». Я понимал, что лучше всего в моем положении подчиниться Отару. Полностью. Это было благодарное чувство освобождения от ответственности, подчинения тому, кто согласен взять на себя право распоряжаться судьбой других людей. В острых ситуациях я начинаю вертеть головой и искать, кто же будет мной распоряжаться. Тогда я не думал о том, что самолет может взорваться. Как будто, если мы на земле, дальше все должно постепенно превратиться в воспоминание, о котором мы будем рассказывать московским знакомым, а те будут ахать и верить. Или не верить.

Подчиняясь приказу Отара, я пробежал по проходу к двери. «Пробежал» — слово приблизительное. Проход был загроможден, будто кто-то специально сбросил туда все, что было непригодно. В проходе валялись сумки, чемоданы, ящики. В одном месте они возвышались грудой, скрывая под собой толстого индийца. Поэтому по пути к двери я вынужден был остановиться и разгрести барахло, чтобы извлечь из-под него господина, который явно симулировал смерть: глаза у него были закрыты, очень красный язык вывалился наружу, как у жаждущего пса, но при этом он быстро и мелко дышал. Я решил, что следует шлепнуть его по щеке — по крайней мере так приводят в чувство барышень в художественной литературе. Господин тут же открыл глаза и страшно удивился, что он на этом свете.

— Вставайте! — сказал я ему. — Скорее.

На что он выразительно ответил:

— О-о!

То ли стонал, то ли радовался воскрешению. Справа от меня зашевелилось. Это отстегивался Вспольный.

— Сейчас, — сказал он мне, — одну минуточку.

Словно я его торопил. Мои глаза выхватывали отдельных людей, и я не видел, что происходило вообще, в целом. Салон затянуло дымом, не очень густым, в нем можно было разобрать человеческие фигуры неподалеку от себя, но все-таки достаточно плотным, чтобы не увидеть того, что творится метрах в пяти. Дым этот проникал в салон через приоткрытую дверь в пилотскую кабину, где скрылся Отар.

Я миновал индийца и, когда сделал еще несколько шагов вперед, увидел сбоку светлое пятно. Дверь. Причем открытая. Я совсем забыл о солдатах и молоденьком офицере. Они, оказывается, не дремали и успели добраться до двери раньше меня. Я на секунду остановился в проеме. Передо мной было небольшое поле, покрытое высохшим желтым жнивьем, оно уходило вниз, под уклон, а за ним синей стеной поднимались горы. Лес подступал почти к самолету. Повернув голову направо, я понял, что наш самолет проскочил поле и на последнем издыхании врезался в деревья, так что его нос был полностью скрыт в зеленой массе листвы. Эту в целом буколическую картину нарушал треск пламени, рвавшегося из горящего мотора, и клубы черного Дыма. Над полем дул порывистый ветер, поэтому и дым, и пламя Метались клочьями над головой и казались под ярким солнцем не более чем вторичной деталью пейзажа. Теперь, вспоминая те минуты, я думаю, что все-таки я находился в остаточном шоке, если мог так легкомысленно рассуждать об огне.