Пока смерть не разлучит...

— Глядите, глядите! — ахнула молодая женщина. — У них на руках следы от кандалов!

Швейцарцев провели во дворец, заставили подняться на второй этаж и встать возле окон, чтобы их было видно из сада. Все окна были раскрыты нараспашку.

— Граждане! — закричал какой-то человек, указывая на них рукой. — Вот освобожденные узники Бастилии! Их держали в цепях офицеры и начальники, потому что они отказались стрелять в народ! Они заслуживают всяческого уважения!

Тотчас откуда-то взялась корзинка, которую пустили по кругу; когда она вернулась, в ней набралась горстка мелочи. Швейцарцев отвели в ближайшее кафе и накормили.

В них было трудно узнать солдат, которые еще сегодня утром стояли в дозоре или готовились отразить нападение. Одежда изорвана, лица и руки покрыты ссадинами и кровоподтеками… Флюэ заметил, что вместе с ними за столом сидит еще один человек в лохмотьях, которого он, однако, никогда не видел. Вид у него был безумный; он крошил хлеб на стол, а затем складывал по крошке в рот, усиленно жуя и что-то бормоча. Людвиг понял: это настоящий узник, освобожденный из Бастилии. Там было всего семь человек: четверо осужденных за подделку векселей, один юноша, упрятанный в тюрьму собственным отцом, чей-то внебрачный сын и еще непонятно кто — возможно, как раз этот сумасшедший.

После ужина солдат повели обратно в Ратушу.

По улицам разъезжали в фиакрах пьяные "покорители Бастилии", за ними ходили толпами проститутки и санкюлоты. На шляпах мужчин и на чепцах у женщин была прикреплена сине-красная кокарда — цвета Парижа.

В главном зале Ратуши шел допрос пленных инвалидов. Флюэ с сержантом и капралом отвели в церковь Св. Иоанна, переделанную в кордегардию. Лейтенант с наслаждением вытянулся на жесткой деревянной скамье: наконец-то его мучения окончились и он может поспать — впервые за несколько ночей. Когда его разбудили, тряся за плечи и светя в лицо фонарем, была глубокая ночь: он спал не больше двух часов. Ошалевший лейтенант не понимал, почему на него снова кричат и чего хотят от него.

Снова Ратуша, главный зал, люди за столом — те же или другие? Он не помнил. Возбужденная толпа, французские гвардейцы, инвалиды из Бастилии…

— Вот он! — Крючковатый палец с обломанным ногтем почти ткнул его в грудь. — Он нам приказывал стрелять, а мы бы сдали крепость без единого выстрела. Друга моего, который не дал коменданту погреб взорвать, значит, вздернули, а вот этого немчуру, который против народа пошел, ему, значит, почет и уважение?!

Людвиг чувствовал, что у него кружится голова. Тьма поднималась изнутри, в ушах звенело; сейчас он потеряет сознание. Но его крепко держали за руки и время от времени толкали или встряхивали. Усталый голос из-за стола произнес, что завтра будет суд и… Инвалиды закричали все разом, возмущаясь и требуя справедливости.

— Хватит!

Грозный окрик эхом отозвался от потолка, и гвалт неожиданно стих. Людвиг словно протрезвел и стал искать глазами, чей этот властный голос.

— Хватит крови, граждане! Неужели вам мало несчастий?

Флюэ узнал этого человека: он ехал рядом верхом, когда их гнали из Бастилии в Ратушу. На нём был мундир королевских аркебузиров.

Потом его сознание снова затуманилось. Его куда-то вели по улицам, рядом шли его солдаты и какие-то люди с пистолетами; ноги подворачивались на выщербленной мостовой. Наконец, они оказались на постоялом дворе, лейтенант из последних сил поднялся по крутой лестнице с канатными перилами в комнату с топчаном, рухнул на него и тотчас уснул.

Когда он проснулся, солнце вовсю светило в окно. На столе стоял кувшин с водой и умывальный таз; Флюэ разделся до пояса, обтерся мокрым полотенцем. Синяки и ссадины напомнили ему о вчерашнем; левый глаз заплыл, да и правым он видел с трудом; всё тело болело. Но это было платой за жизнь.

Его спасителя звали Рикар, он выхлопотал для швейцарцев приказ о переводе в роту аркебузиров. Остаток дня Людвиг провел на постоялом дворе, а наутро попросил у господина Рикара разрешения выйти в город. Тот раздобыл ему пропуск на имя Луи де Флю и посоветовал переодеться в гражданское.

Словно преступника на место преступления, ноги сами привели Флюэ на улицу Сент-Антуан, в конце которой возвышалась Бастилия. Он и сам не знал, зачем туда идет, что хочет увидеть. Пехотный полк барона Салис-Самада снялся с лагеря на Марсовом поле и ушел в Понтуаз, в крепости швейцарец точно не нашел бы никаких подсказок о том, что ему делать и как теперь быть, и всё равно какая-то неведомая сила влекла его туда — как, впрочем, и толпы людей, и вереницы экипажей.