Поиск неожиданного

И вдруг оруженосец вполне добродушно проговорил своим чрезмерно высоким голоском:

— Его Франкенштейн наш понимает. Сейчас я соображу… — Он помолчал, склонив по-птичьи голову набок. — Он говорит, а Франкенштейн переводит, что этот местный требует заплатить за оленей, которых загрызли наши кони.

— Ничего себе? — удивился Сиверс.

Рыцарь призадумался. Он не мог сообразить, что требуется этому охотнику. Отдавать что-то из вещей или предлагать незнакомому оленьему пастуху оружие он не собирался.

— И что мы можем ему отдать? — спросил он наконец.

Тальда встряхнулся, сбрасывая напряжение, вероятно возникшее у него, когда он пытался одновременно вслушиваться и в слова северянина, и в тот, возможно, очень невнятный перевод, который издалека, от коней, которых он пробовал успокоить, беззвучно передавал ему Франкенштейн.

— Вообще-то я думаю, деньги вполне сгодятся, сахиб.

— Деньги? Как ты думаешь, сколько наши лошадки сгрызли у него оленей?

— Эти местные обошли, как они утверждают, — после некоторого молчания отозвался оруженосец, — чуть не все свое пасущееся стадо. Насчитали восемь забитых оленей, а раненых не сумели догнать… Они же тут, как Франкенштейн говорит, полудикие… — Тальда посмотрел на рыцаря, как обычно смотрел на него, ожидая приказа или подсказки. — Я думаю, что больше они загрызли, сахиб, но восемь местные обнаружили, и с этим придется считаться.

— Восемь оленей, — прикинул вслух Оле-Лех. — Возможно, девять. Ссориться нам с ними сейчас не с руки. Может потребоваться их помощь. Будем считать, что трех золотых за всех этих рогатых будет довольно.

— Я понял, — кивнул оруженосец и отправился к карете.

А олений пастух как стоял, так и остался стоять, лишь руки опустил. Рыцарь вгляделся в него и вдруг понял, даже в этих бликах неверного слабого костра из сырого мха и ползучих северных кустарников, что северянин разглядывает карету. И вот тут с рыцарем Бело-Черного Ордена Берты Созидательницы случилось форменное раздвоение сознания. Он оставался, конечно, рыцарем, понимал все происходящее вокруг и трезво оценивал ситуацию, но одновременно будто бы кто-то неведомый стал нашептывать ему ощущения северного дикаря. Он до самого донышка своего сознания, своих знаний и представлений о мире понимал изумление, которое у пастуха вызывала их карета. Он смотрел на нее так, будто это было нечто неподвластное человеческому разуму, нечто спустившееся прямо с небес, нечто едва ли не божественное и, быть может, ужасное, опасное, откровенно пугающее его.

Рыцарь хмыкнул, но потом посерьезнел… Ему не понравилось чрезмерно сильное понимание эмоций, мыслей и настроений северного пастуха. Над этим стоило подумать, но не сейчас, конечно, разбираться в этом придется потом, решил про себя Оле-Лех.

Тальда вернулся, и на далеко вытянутой вперед ладошке его поблескивали три золотых маркета. Это были деньги, которые они согласились заплатить за ущерб, причиненный конями стаду северных оленей. При этом оруженосец по возможности мягким и умиротворяющим голосом бормотал:

— Ты спокойно, парень, стой, не дергайся лишний раз, нам ссориться — не с руки, как сахиб говорит. Вот тебе деньги, и будем считать, что мы в расчете…

Договорить, впрочем, он не успел, потому что, едва он подошел, северянин резко ударил по ладони Тальды снизу, и монеты, блеснув в свете костра, разлетелись в разные стороны.

— Ты чего? — оторопел Тальда и застыл на месте. Оле-Лех заметил, что его правая рука уже лежала на поясном кинжале и, кажется, оруженосец был готов вступить в настоящую схватку. Впрочем, схватки бы, конечно, не получилось, потому что выучка оруженосца Ордена обеспечила бы ему быструю и несомненную победу.

Тальда казался даже заинтересованным такой реакцией пастуха, постоял несколько мгновений и, не поворачиваясь к северянину спиной, сделал несколько шагов назад, потом повернул голову к вознице.

— Он говорит, а тот переводит, — махнул в сторону Франкенштейна оруженосец, — что деньги у нас не настоящие. За них мало дают, сахиб.

— Так что же?.. Они золота никогда не видели и не знают его цены?

— Такое вполне может быть, — неожиданно подал голос профессор, — многие путешественники говорят, что у них даже оружия настоящего нет, у них есть только охотничье снаряжение. — Он подумал, вглядываясь в пастуха. — Вполне возможно, что они и денег не знают, они тут не в ходу, — пояснил он свою мысль для пущей убедительности.

— Тогда чего же он хочет? — начал уже раздражаться Оле-Лех.

Впрочем, раздражение это было, в значительной степени, вызвано вовсе не поведением северянина, а тем, что внимание рыцаря никак не могло отлепиться от этого человека, вернуться к Оле-Леху в полном объеме. Он не мог стать тем прежним осторожным, спокойным и уверенным в себе рыцарем, каким являлся. Его раздвоение сознания все длилось и никак не прекращалось.

Тальда снова неожиданно повысил свой голос, подражая непонятным интонациям северного пастуха, заговорил:

— Он говорит, что раз мы с юга, то у нас должна быть горючая вода, которую пьют для радости.