Пойдем со мной (ЛП)

========== Come Away With Me ==========

Я хочу идти с тобой

В пасмурный день

По полям, где желтая трава нам по колено.

Так, может, ты попытаешься уйти со мной?

[…]

И хочу проснуться и услышать,

Как дождь стучит по крыше,

Пока я как за каменной стеной в твоих объятьях,

И все, что я прошу:

Пойдем со мной сегодня вечером.

Пойдем со мной.

Из песни «Пойдем со мной» Норы Джонс*

Лето

— Прим! — ору я, пытаясь перекричать выстрелы. Рев обезумевшей толпы, вопли ужаса родителей, пытающихся добраться до своих детей. Ее светлые волосы блестят как влажные лепестки цветущих яблонь, и этот блеск для меня различим даже сквозь языки пламени и морозное марево. Я все еще далеко, у основания баррикады, но мне кажется, она меня услышала, что с ее губ вот-вот сорвется мое имя.

Потом в моем кошмаре происходит то же, что и всегда: взрыв и столб огня; я превращаюсь в огненного переродка и корчусь в этом пламени в жестокой агонии. Боль причиняют даже не раны, не ожоги, не адский жар, который мои птичьи крылья лишь раздувают, взвивая огонь в высь, пока я не начинаю гореть ослепительно, как солнце. Боль терзает меня изнутри, и я понимаю, что, хотя мои крылья все еще горят, моя душа — уже лишь горсть золы, и что на самом деле у меня не осталось ни крыльев, ни сестры.

Но просыпаюсь я не от собственных криков, хотя они еще долго эхом звенят в ушах. Меня будят его теплые, слегка дрожащие руки — он тоже ведь напуган. Но сила, заключенная в этих руках, несмотря на все, что с ним случилось, неизменна, и она все так же способна отгонять мои кошмары. Прежде, когда я просыпалась одна после ужасных сновидений, я была не просто выпотрошена, опустошена — холод и тьма гнездились у меня прямо в сердце. Но руки Пита рассеивают и мой страх, и промозглый смрад ужасного воспоминания, даря мне комфорт и успокоение, хотя все еще с оттенком печали и тоски по тому, чего я лишилась навсегда.

Цепляюсь за него, пока мои дрожь и горестные всхлипы не стихают, и я не успокаиваюсь. Остатки моих слез впитываются в его футболку, источающую легкий запах корицы, укропа и его пота, и этот запах с нежной настойчивостью затягивает меня обратно в теплоту ночи. Мы с ним в Деревне Победителей, в доме, который делим теперь с ним, после того, как его собственный взорвали во время бомбежки. Я не могла выносить того, что он жил с Хеймитчем и вынужден был подтирать за ним липкие пятна от выпивки и рвоту. Я все еще остаюсь горсткой пепла, девушкой, все еще лишенной крыльев и совершенно точно, однозначно лишенной сестры. Но я не одинока.

Я была одна все эти месяцы по возвращении в Двенадцатый. Все изменилось, когда домой вернулся Пит, и теперь мы с ним проводим вместе каждый день. Но нынче ночью все неуловимо сдвинулось и все переменилось. История, которую я сама себе рассказывала, чтобы найти смысл в жалких объедках, которые остались от моей жизни, стала другой, когда я ощутила губы Пита на своем виске. Поцелуй был нежным, но отнюдь не мимолетным, как будто он смаковал какие-то происходившие и с ним перемены относительно меня. Все эти месяцы он приходил в мою спальню и обнимал, помогая справиться с худшими из моих кошмаров. Но сегодня он меня еще и поцеловал. Вместо того, чтобы просто отдаться обволакивающему покою, я льну к нему, позволяя первым намекам желания заполнить зияющее трещины, лакуны у меня внутри.

***

Утром его уже нет. Он приходит, успокаивает меня, возвращает вновь в подлунный мир, а потом исчезает до того, как я снова проснусь. Это стало уже обычным для нас делом, нашим своеобразным танцем. И днем мы об этом не говорим. Он печет, я охочусь, Хеймитч пьет и гоняет своих гусей. Мы скользим по орбитам друг друга, я — в борьбе с моей глубинной опустошенностью, Пит — в поисках частиц того себя, которые развеяли на все четыре стороны.

В это самое утро, после того как мне приснился кошмар о Прим, я украдкой за ним наблюдаю. Тот поцелуй в ночи превратился в прочный трос, который нас с ним связывает, и в нем сплетены все чувства, которые я испытываю, подмечая как и он украдкой задерживает на мне взгляд, думая, что я не вижу, как дрожь пробегает по его телу, стоит ему ненароком задеть мою руку. Я не могу забыть тепла, которое оставил по себе его поцелуй, и думаю о нем, глядя на то, как Пит достает ингредиенты для хлеба, который будет печь на нашей кухне.

И тут он прерывается, чтобы смущенно, не поднимая глаз от стола, спросить:

— Хлеб с орехами и изюмом твой любимый. Правда или неправда?

— Правда. Именно такой ты бросил мне в тот вечер, в дождь, — отвечаю я. Он спрашивает уже не в первый раз, но ведь порой он снова что-то забывает.