Поглощенные Грешники

Это был лучший способ отвлечься.

Прошла неделя, мои ночи в Grotto были наполнены записями камер видеонаблюдения и приглушенными криками из соседней комнаты, а дни проходили в беспокойном сне в поместье Нико на склоне утеса. Когда я опускалась на самое дно, я не могла сдержать слез. Но на взлётах… Черт, я была зла.

Я была рада, что Нико не дал мне уехать из города, потому что к черту все это. Это было именно то, чего хотел Раф, и я скорее выколупала бы себе почки ржавой ложкой, чем дала этому человеку то, что он хотел. Побережье Дьявола было моим домом так же, как и его. Я тоже здесь родилась и выросла. К тому же теперь у меня были друзья, которые заботились обо мне.

И когда я начала думать о них, меня начало мучить чувство вины.

После всего, что он для меня сделал, Мэтти заслуживал лучшего, чем вернуться из поездки и увидеть прощальное письмо на своем каламбурном приветственном коврике.

Он был сбит с толку и немного взбешен, когда я вернулась домой и слезно пресмыкалась перед ним, и именно тогда я узнала, что он был не единственным другом, беспокоившимся обо мне.

Рори, Рэн и Тейси, очевидно, разрывали мой телефон, тот самый, который лежал разбитым вдребезги на ковре в моей спальне. Очевидно, они также стучали в мою входную дверь и заглядывали в закусочную поздно ночью, чтобы проверить, нет ли меня там.

Но они находятся на одну ступеньку ближе к Рафаэлю, и, хотя я чувствую себя ужасно, пока не могу заставить себя связаться с ними.

Темнота просачивается сквозь щель в шторах, окрашивая белые стены в фиолетовый цвет. Когда начинаются титры, Мэтт выхватывает пульт, прежде чем я успеваю до него дотянуться.

— Нет. Достаточно, — он переключает каналы и останавливается на документальном фильме о Второй мировой войне. — Пресс Райана Гослинга травмировал меня. Клянусь, я больше никогда не буду есть вредную еду.

— Справедливо, — мое внимание блуждает по гостиной в поисках какого-нибудь занятия. Уже слишком поздно дремать, Нико заедет за мной на смену в Grotto через час. — Хочешь заказать пиццу?

Мэтт садится.

— Да, черт возьми.

Я беру с кофейного столика его телефон, кручу в пальцах черную Amex Рафа, заказываю две большие пиццы со всеми заправками, а также со всеми добавками из меню.

— Что-нибудь еще, мэм? — спрашивает подросток на другом конце линии.

Мои глаза поднимаются, чтобы встретиться со взглядом Мэтта, и угли ярости снова разгораются в моем нутре.

— Да, у меня нет наличных. Могу я оставить чаевые картой?

Глаза Мэтта загораются.

— Вы очень добры, мэм. Сколько?

Я делаю паузу.

— Тысячу долларов.

— Что?

Эти угольки вспыхнули пламенем.

— Пусть будет две.

Когда я вешаю трубку, Мэтт радостно дает мне пять. Эти мелкие акты мести — то, что не дает мне сойти с ума, но он получает от них даже больше удовольствия, чем я. Оказывается, у него есть своя обида на Рафа.

На Рождество Мэтт напился и признался ему, что влюблен в Анну. Раф посоветовал просто написать ей. Самое худшее, что может случиться, — это то, что она ответит «нет».

Он ошибался. Оказывается, то, что она ответила на проникновенный абзац моего друга семью смеющимися смайликами и ничем другим, было худшим, что могло случиться.

— К черту Рафаэля Висконти, — бормочет Мэтт, плюхаясь обратно на диван и закидывая ноги на кофейный столик. — К черту его, и к черту его дерьмовые советы по ухаживаниям. И вообще, что он знает? Он даже не смог удержать тебя рядом, а ты, вероятно, согласилась бы сбросить свои трусики для него за правильный шоколадный батончик.

Я сказала Мэтту только половину правды, когда появилась на пороге его квартиры. Не рассказала ему ни о горячей линии, ни о чеке на миллион долларов, ни о том, что мое сердце было слишком мягким для всей этой чуши о врагах с привилегиями.

Я уже собираюсь огрызнуться какой-нибудь дерьмовой репликой, когда две вспышки света освещают мои шторы. Сердце подскакивает к горлу, но так же быстро опускается обратно в грудь.

Это может быть только Нико, он все делает заранее.

Я поднимаюсь с дивана и подхожу к окну с намерением позвать его на пиццу, но когда я отодвигаю штору, у меня пересыхает в горле.

Это не Tesla Нико, а знакомый Гелендваген. В котором я спала, ела и трахалась. А за лобовым стеклом виден силуэт мужчины, с которым я проделывала все эти вещи.

Онемение делает мои конечности тяжелыми. Какого хрена он здесь делает? Я тупо смотрю на фары, когда они снова вспыхивают.

— Что происходит? — спрашивает Мэтт.

— Это Раф.

Диван стонет под ним.

— Черт. Как ты думаешь, он слышал, что я о нем сказал?

— Что? Нет…

Фары снова мигают, и на этот раз они не останавливаются. Моя сетчатка горит, а на оконном стекле пляшут оранжевые пятна. Внезапная ярость захлестывает меня, заряжая кровь. Мне плевать, что он хочет — после всего, что этот мудак натворил, неужели он всерьез думает, что может подъехать к моей квартире, мигнуть фарами, и я рысью побегу его встречать, как благодарный щенок?

Да пошел он.