Поэмы и стихотворения

"О, ты убилъ меня; убей опять. Твое суровое сердце, этотъ прозорливый наставникъ твоихъ взглядовъ, научило ихъ такому издвательству, такому презрнію, что они умертвили мое бдное сердце; и мои глаза, врные проводники къ нему, своему властителю, никогда не прозрли-бы вновь, если-бы не твои сострадательныя губы.

LXXXV.

"Пустъ за это исцленіе он долго цлуютъ одна другую. Пусть никогда не износятся ихъ алые покровы! И пока он будутъ существовать, сохраняя свою свжесть, зараза прогонится изъ всякой опасной годины, такъ что звздочеты, предсказавшіе смертность, скажутъ: язва изгнана твоимъ дыханіемъ.

LXXXVI.

"Чистыя уста, наложившія сладкую печать на мои нжныя уста, что мн сдлать, чтобы оставаться всегда запечатанной? я рада-бы продать себя и ты можешь меня купить и заплатить и пользоваться хорошимъ добромъ, а чтобы изб жать всякой поддлки, приложи свою ручную печать къ алому сургучу моихъ губъ.

LXXXVII.

"Купи тысячу поцлуевъ отъ меня, мое сердце, и выплачивай мн ихъ по одному, исподволь. Что значатъ для тебя десять сотенъ поцлуевъ? Разв не скоро ихъ сосчитаешь и не скоро выдашь? Если, за неуплату, долгъ удвоивается, то разв и двадцать сотенъ поцлуевъ уже такъ затруднительны?"

LXXXVIII.

"Прекрасная царица", вымолвилъ онъ, "если ты питаешь ко мн какую-либо любовь, то сообрази мою дикость съ моимъ незрлымъ возрастомъ. Пока я не узнаю себя самъ, не старайся меня узнавать; рыбакъ щадитъ неразвитую молодь; мягкая слива отпадаетъ, зеленая держится крпко или, будучи сорвана преждевременно, оказывается кислой на вкусъ.

LXXXIX.

"Взгляни: міровой утшитель уже докончилъ на запад, усталой походкою, свой дневный долгъ; овцы воротились въ загонъ, птицы въ свои гнзда, и черныя, какъ уголь, тучи, заслоняя небесный свтъ, велятъ намъ разойтись, пожелавъ доброй ночи.

ХС.

"Позволь-же мн сказать: Доброй ночи! и ты тоже скажи; если ты скажешь это, получишь поцлуй". "Доброй ночи!" отвчаетъ она и прежде, нежели онъ произноситъ: "прощай!" ему предложенъ уже сладостный залогъ разлуки. Ея руки окружаютъ его шею нжнымъ объятіемъ; оба они теперь какъ-бы сплотились, стоя лицомъ къ лицу.

ХСІ.

Пока онъ, задыхаясь, не освобождается и не отстраняетъ отъ нея ту божественную росу, т сладкія коралловыя уста, драгоцнный вкусъ которыхъ познали ея жаждущія губы, пересытившія себя ими и все-же страдающія жаждой. Онъ былъ отягченъ избыткомъ, она изнемогала отъ жажды (ихъ губы пылали вмст), и оба они пали на землю.

XCII.

Тогда ея быстрое вожделніе овладваетъ своею добычей, питается ею обжорливо и все не можетъ насытиться; ея уста побждаютъ, его уста повинуются, платя ту дань, которой требуетъ оскорбительница, ястребиная похоть которой такъ высоко цнитъ свой захватъ, что старается изсушить вполн сокровище его губъ.

ХСІІІ.

Ощутивъ сладость добычи, она предается грабежу съ слпой яростью; ея лицо пылаетъ, кровь кипитъ и необузданное желаніе вызываетъ въ ней отчаянную смлость, которая подвергаетъ забвенію все, прогоняетъ благоразуміе, уничтожаетъ румянецъ стыда и сокрушаетъ честь.

ХСІ.

Въ жару, ослабвъ, измучась ея неистовыми объятіями, подобно дикой птиц, усмиренной долгимъ обученіемъ, или быстроногой коз, утомленной преслдованіемъ, или своенравному ребенку, убаюканному няньчиньемъ, онъ повинуется, не сопротивляется боле, когда она беретъ все, что можетъ, хотя и не все, чего желаетъ.

XCV.

Почему, какъ ни замороженъ воскъ, онъ смягчается нагрваніемъ и поддается, наконецъ, каждому легкому отпечатку? Безнадежныя вещи достигаются часто смлостью, особенно въ любви, льготы которой превосходятъ права. Страсть не обмираетъ, подобно блднолицому трусу, но устремляется тмъ бодре, чмъ дерзче ея цль.

XCVI.

О, если-бы она отступилась, когда онъ нахмурился, она не вкусила-бы такого нектара съ его губъ; бранныя слова и хмурость не должны отталкивать влюбленныхъ: розу срываютъ, хотя она и съ шипами. Будь красота подъ двадцатью затворами, любовь пробивается сквозь нихъ, разрушая ихъ вс.

XCVII.

Она не можетъ уже изъ жалости удерживать его доле; бдный глупецъ проситъ его отпустить; она ршилась не принуждать его снова, прощается съ нимъ и проситъ беречь ея сердце, которое, — она клянется въ этомъ ликомъ Купидона, — онъ уноситъ въ своей груди.

XCVIII.

"Милый юноша", говоритъ она, "я проведу эту ночь печально, потому что мое больное сердце принудить къ бднію мои глаза. Скажи мн, властелинъ любви, встртимся-ли мы завтра? Скажи, будетъ-ли это? Будетъ? Хочешь дать мн общаніе?" Онъ говоритъ, что нтъ; завтра онъ намренъ охотиться за вепремъ съ своими друзьями.

ХСІХ.

"За вепремъ!" повторяетъ она и внезапная блдность покрываетъ ея щеки, какъ блый батистъ, наброшенный на алющую розу. Она трепещетъ при этой всти, обвиваетъ крыломъ своихъ рукъ его шею и падаетъ, все вися на ней, на спину; онъ съ нею на ея лоно.

С.

Теперь она на настоящей арен любви: ея поборникъ на кон для горячей стычки; конь готовъ оказать ему все возможное, но онъ не правитъ имъ, хотя и на немъ. Муки ея хуже Танталовыхъ: вознестись въ Элизіумъ и не достигнуть блаженства!

СІ.