Поджигательница звезд

Ночной город как человек. С той разницей, что на картине испанца город был неживой, только белые размытые пятна, мрак и пустота. А у этого – сосуды и вены, отмеченные светом фар. Этот город живой, жизнь в нем пульсирует в такт вспышкам светофора, точка-тире-точка, точка-тире-точка, красный-желтый-зеленый, бежать-стоять, снова бежать, снова стоять. Ирины больше нет. А он есть. И бежит в толпе, повинуясь взмаху дирижерской палочки светофора. Или бредет один под дождем. Дома его ждет Алик с ужином. При мысли об Алике Шибаев почувствовал такую тоску, что замедлил шаг. Он бы с удовольствием ввязался в драку от безысходности, но вокруг нет ни души, только машины шелестят по мокрому асфальту. Он страстно желал, чтобы на его дороге сию минуту появился грабитель! Убийца! Маньяк! Два! Три! Пять!

Увы. Дождь разогнал по домам и праведников, и грешников. Остался один Шибаев, ни праведник, ни грешник. Неудачник. Неудачники не боятся дождя, они его просто не замечают. Им все равно. Чтобы унять растущее бешенство, он с силой приложил ребром ладони фонарный столб, мельком вспомнив физрука Витю Адидаса, который так же болью физической лечил боль душевную. Прислонился плечом к холодному металлу, пережидая резкую боль, держа руку на весу. Лампочка в фонаре помигала, зашипела и погасла. Шибаев рассмеялся, отлепился от столба и пошел домой.

Пульсировала ушибленная рука в кармане куртки, пульсировала тонкая противная боль в висках. Он вдруг почувствовал, как голоден. Желудок подавал сигналы, резко сокращаясь, издавая утробные звуки. Его затошнило, и он поспешно слетел с тротуара в какие-то кусты, где его буквально вывернуло наизнанку. Пустой желудок сокращался вхолостую, ничего не выбрасывая. Шибаев содрогался, не в силах остановить бунт собственного организма. Дергалась гортань, разрывало грудь, жгло внутренности. Дрожали колени.

Приступ наконец прошел. Он стоял, с трудом удерживая равновесие, утираясь рукой, сморкаясь, матерясь. Так плохо ему было лишь один раз в жизни, в Нью-Йорке, когда садист Серый изметелил его, как пацана, до полной отключки, приковав наручниками к батарее.

Как ни странно, ему стало легче. Колени все еще дрожали, но внутри улеглось, и в голове появилась удивительная легкость. Шибаеву казалось, что он летит по воздуху, несильно покачиваясь. Ему даже слышался негромкий шелест крыльев за спиной.

Алик Дрючин смотрел кино на английском языке. Он щелкнул пультом, остановив изображение, и сказал, вводя Шибаева в курс:

– Человечество вымерло от вируса. Остались единицы, еды полно, воды полно, бензина, машин, домов, одежды – всего полно. Единицы объединяются в группы и начинают войну друг с другом. Абсурд! Ну почему человек такая агрессивная сволочь?

– Инстинкт самосохранения, – буркнул Шибаев, пытаясь стащить мокрую рубашку.

– Ты думаешь? – Алик присмотрелся к нему и спросил: – Что случилось?

– Я в порядке, – ответил Шибаев и зашипел от боли, застряв рукой в рубашке.

– Что? – закричал трепетный Алик. – Я же вижу! Покажи руку!

– Отстань!

– Ты дрался! – обличил его Алик, который не дрался ни разу в жизни. Его самого, правда, били в детстве. – Опять?

Вопрос был некорректен, последний раз Шибаев дрался два года назад, так случилось…

Алик схватил его распухшую и посиневшую руку, охнул и потащил друга в ванную. Открутил холодную воду и сунул руку под струю.

– Что случилось? Это… «дачное» дело?

– Нет. Просто ударился, – ответил Шибаев, чувствуя себя глупо от собственной пацанской выходки – истерику он закатил! Салага!

– Врешь! Подрался! – Не умея драться сам, Алик всегда живо интересовался подвигами Шибаева.

– Да нет…

– А что?

– Черт его знает! Понимаешь, смысла нет!

– В чем нет смысла? – Брови Алика взметнулись кверху.

– Ни в чем! В жизни… Ни в чем.

Шибаев всегда был сдержан, о себе говорил мало или вовсе не говорил, а тем более не трепался беспредметно за жизнь и ее смысл, в отличие от Алика, который любил пофилософствовать. Но сейчас, держа руку под холодной водой и сидя на крышке унитаза напротив Алика, усевшегося на край ванны, он вдруг почувствовал желание выговориться. Выплеснуться. «Выпустить пар», – как говорил его бывший коллега по работе по прозвищу Тротил. Освободиться. Исповедаться и получить отпущение грехов. Сильный Шибаев искал утешения у хлипкого Алика. Бывает и так. В каком-то смысле Алик был сильнее его – таких, как Дрючин, нельзя сломать в силу их гибкости. А таких, как Шибаев, сломать можно. Правда, трудно.

– Конечно, нет, – согласился Алик. – Смысла нет, а есть процесс. И сопутствующий ему смысл. А космического смысла, одного на всех, – нет!

– Какой процесс? – Шибаев непонимающе уставился на адвоката.

– Просто процесс. Любой. Ты чистишь зубы – это процесс. Трамвай едет – это тоже процесс. Какой смысл? Здоровые зубы и возить пассажиров. Смысл есть там, где есть процесс, понимаешь? Нет процесса – нет смысла. Тут главное не прерывать процесса, понимаешь? Не слетать с нарезки, а пилить, пилить, пилить до посинения!

– А если… если от процесса с души воротит?

– Все время?

– Что все время?

– Воротит! Все время?