Поджигатели (Книга 2)

- Перестань горячиться, мой мальчик, - сказал юноше бледный капитан-лейтенант. - Стоит ли ломать копья из-за того, что случится через сто лет и, бог даст, без нашего участия...

- Как можно это говорить! Мы существуем для битвы! Ты хочешь лишить меня лучшей надежды! - воскликнул лейтенант.

- Э, мой друг, карась, лежащий на сковороде, понимает, что значит быть зажаренным, - сказал ротмистр. - Смерть - это серьезно.

- Так говорят живые! Я ни разу не слышал подтверждения этой версии от мертвеца, - возразил капитан-лейтенант.

Ротмистр рассмеялся:

- Когда дойдет до дела, Грау, вот тогда я хотел бы вас послушать.

- Здесь, в нашем ордене, правильный взгляд на вещи: сначала ты живешь, живешь всем существом, тебе ничего не страшно; потом ты перестаешь жить, ты мертв, и тогда тебе тоже на все наплевать. Правильный взгляд на вещи.

- Браво, Вилли! - воскликнул лейтенант. - Ты прекрасно доказал это!

Все время, пока говорил капитан Грау, ротмистр, прищурившись, смотрел на лейтенанта. Эгон обратил внимание на то, как тяжел взгляд серых глаз ротмистра, полуприкрытых темными, почти синими веками. Эгону показалось, что ротмистр не видит стоящего перед ним юноши, а может быть, и никого из офицеров. При возгласе лейтенанта ротмистр очнулся и нервно передернул плечами. Ротмистр спросил лейтенанта:

- Вы были в чистилище? - Лейтенант покраснел и обиженно отвернулся. Ротмистр настойчиво повторил: - Я спрашиваю: вы прошли чистилище?

- Вы считаете меня трусом?

- Может быть.

- Это оскорбление?

- Возможно...

- Я готов сейчас же спуститься туда вместе с вами.

Эгон подошел к Бельцу.

- О каком чистилище идет речь?

- Советую посмотреть. Это забавно, - ответил тот.

Бельц проводил Эгона в подвальный этаж, где помещался тир. В передней части, у приспособлений и приборов для стрельбы, было разложено оружие - от карманных пистолетов до пулемета.

- Счастье маменькиного сынка, что Кольбе пьян, - сказал Бельц. - В Испании ротмистр поневоле научился стрелять. Плохо пришлось бы юнцу!

Лейтенант проверил электрический фонарик, врученный ему смотрителем тира.

- Вам выбирать оружие, мой дорогой храбрец, - насмешливо проговорил ротмистр. - Хотите пулемет?

- Я бы на вашем месте, Кольбе, ограничился револьверами, - сказал Бельц.

Лейтенант пошел к мишеням. Ротмистр осмотрел парабеллум.

Когда юнец дошел до мишеней, тир погрузился в темноту.

Бельц прошептал Эгону на ухо:

- В распоряжении ротмистра три минуты и три выстрела. В течение этого времени лейтенант обязан трижды дать свет своего фонарика.

- Я тебя не понимаю...

- Задача ротмистра - подстрелить того; потом они переменятся местами.

- И ты не прекратишь это безобразие.

- Мужественные забавы поощряются уставом ордена!

Лейтенант включил фонарик на едва уловимое мгновение. Ротмистр рассмеялся и не выстрелил.

Эгон никогда не думал, что время может тянуться пак томительно долго. Три минуты, наверное, уже подходят к концу, - они и без того тянутся безмерно долго.

- Почему не зажигают свет?

Но вместо света темноту прорезал удар гонга и прозвучал хриплый голос Грау:

- Минута!

"Только минута? Этого не может быть?" - подумал Эгон.

В следующий миг он вздрогнул и вцепился в барьер: у мишени мелькнула короткая вспышка. Грянул выстрел ротмистра. Послышался стон. Свет фонарика вспыхнул и больше не угасал. Ротмистр выпускал по нему пулю за пулей. Две три... четыре... Ротмистр сошел с ума! Он же стреляет по лежащему на земле человеку. Повидимому, лейтенант, падая, включил фонарь. Он ранен, может быть, убит! Капитан Грау завопил:

- Свет! Дайте же свет!

Грохнул последний выстрел ротмистра, разбивший фонарик.

В тире вспыхнуло электричество. Ротмистр стоял, прислонившись к барьеру. Глядя в сторону мишеней потускневшими, теперь уже откровенно пьяными глазами, он бессмысленно улыбался. А в дальнем конце тира стоял лейтенант, уткнув лицо в угол, и, охватив голову руками, истерически рыдал. Отброшенный им фонарик лежал в другом углу.

17

- Госпожа генеральша фон Шверер просила уведомить ее, как только вы прядете, - сказал портье Эгоиу, когда тот вернулся в гостиницу.

Эгон вызвал мать по телефону. Он слышал, как она всхлипывала у аппарата, умоляя его приехать.

Мать встретила Эгона слезами. Из ее сбивчивых слов он не сразу понял, что речь идет о проступке горничной Анни. Фрау Эмма недолюбливала красивую, умную девушку. Ее присутствие в доме она считала угрозой нравственности Эрни. Эгон с неприязненным чувством смотрел на растерянные глаза матери, на ее лицо, густо покрытое слоем пудры, в котором слезы промыли темные дорожки.

- Подождите, мама, - прервал он ее. - В чем дело? В чем вы обвиняете Анни?

- В спальню никто, кроме своих, не входил... а пропали мои драгоценности.

Эгона словно ударили. Он даже прикрыл глаза.

- Вещи были в шкатулке? Она стояла на туалете?

- Да, да... Откуда ты знаешь?

- Когда пропала первая вещь?

- Я очень хорошо помню, вот в тот день, когда ты вернулся из Австрии.

- Кто вам сказал, что воровка - Анни?

- Эрни.

- Он сам сказал это?

Голос Эгона стал хриплым.

Фрау Эмма, принимая его гнев и волнение за возмущение преступницей, поспешно добавила: