Подземный лабиринт

— Конечно, Рита. Иначе на что бы я жил? Это единственное, что я умею делать, — Сомов помолчал, но туг же спросил; — Ничего не известно о вчерашнем происшествии?

— Вы имеете в виду мою выставку?

Художник кивнул.

— А что там станет известно? Никто ничего не видел. Какой-то дурак улучил момент и плеснул химикатом.

— Это трудно понять, когда портят полотно, результат твоего напряжённого труда.

Рита тяжело вздохнула.

— Я почти забыла об этом. Сегодня новый день.

— Вы правы. Жизнь продолжается. Пойдёмте дальше.

Сомов показал свою спальню, напоминавшую уголок древнего Рима. Жёсткая, низкая кушетка на изогнутых ножках стояла в углу. Возле окна две напольные вазы-амфоры. Вдоль стены на подставках стояли и три бюста. В одной из них Рита узнала великого полководца древнего Рима — Цезаря. Она видела похожий бюст в учебнике истории.

— Извините за вопрос. Вы купили это? — Рита указала на бюсты.

— В юности я увлекался историей, искусством древнего Рима. Немного лепил. Это сделал я сам. Давно.

В гостиной, напоминавшей антикварный магазин со старым комодом и сотней старых забавных безделушек, был накрыт небольшой стол. На столе в вазе лежали апельсины и бананы, в центре — коровка шоколадных конфет и небольшой самовар.

— Считайте, что вы на импровизированном фуршете. Подходите, берите. Я вам только сам налью чай. Самовар горячий, — Сомов налил две чашки чая и подал девушкам. — Угощайтесь конфетам, не стесняйтесь.

Рита, а вслед за ней и Лера подошли к столу и взяли из коробки несколько конфет.

— Садитесь здесь, — Сомов указал на потертый кожаный диван, стоявший возле стены. — Я пододвину столик к вам поближе.

Подруги сели на диван. Отхлебывая чай из дорогих английских чашечек, они осматривались.

Возле окна за шторой Рита заметила большую картонную коробку, набитую доверху какими-то вещами так, что коробка до конца не закрывалась. На стенах, естественно, висели картины и рисунки, Рита отметила, что нигде в доме нет ковров и ковровых изделий.

— А у вас здесь, как в музее, — сказала она, продолжая осматривать комнату.

Лера, как завороженная, смотрела на окружавшую её обстановку. Её глаза сверкали от восхищения.

— Несколько лет я стягивал домой весь этот антикварный хаос, реставрировал, подклеивал, пока не получилось то, что вы сейчас видите.

— Хорошо получилось, — преодолев свое природное смущение, сказала Лера.

— Вам нравится? — спросил у неё Сомов.

— Очень нравится. Такого я раньше не видела. У всех похожая мебель, а у вас красиво и необычно.

— Мне тоже нравится, — согласилась с подругой Рита.

— Ничего здесь уникального нет, — ответил Сомов, явно польщенный.

— Я не совсем согласна, — произнесла Рита.

— Почему?

— Ваши картины уникальны. Такой техники письма я ещё не видела.

— Вы хвалите меня незаслуженно, — присев на кресло-качалку напротив девушек, сказал художник. — Мне только тридцать семь лет. И ещё нужно работать и работать, чтобы достигнуть истинного мастерства.

— А правда, что о вас говорили не так давно? — спросила Рита. — И простите за нескромный вопрос.

— Да, я стал известен два года назад после цикла картин «Зеркала». Так что это правда.

— Я видела ваши картины до «Зеркал». Они, простите, намного слабее. И вдруг такой прорыв. Одна вещь сильнее другой.

— А где вы их видели?

— У одного частного коллекционера. Когда-то вы продали ему несколько полотен.

— У меня был период полного безденежья. И я действительно продавал по несколько картин сразу. За бесценок. А что касается творческого «прорыва», как вы сказали, кто его знает, как и почему? Если вы помните. Эль Греко тоже сначала ничем особо не выделялся, пока не переехал в Испанию, в Толедо. Только там он по-настоящему раскрылся. Берите фрукты — Сомов встал и подал девушкам вазу.

Слева от Риты висел портрет молодой, красивой женщины на фоне моря. Женщина улыбалась, придерживая рукой непослушные волосы, распевающиеся на тёплом, южном ветру. Рите портрет понравился. Было в нём что-то непосредственное и потому правдивое. Наверное, художник, писавший портрет, очень любил эту женщину.

Рита несколько раз порывалась спросить об этой женщине, но не решалась. Наконец она не выдержала и, преодолев неловкость, спросила:

— Этот портрет мне очень нравится, — кивнула она в сторону «Женщины у моря». — Это вы писали?

— Да, я.

— Женщина очень красивая. Глаза будто вместили все небо.

— У Кати были огромные, синие глаза. Именно синие, цвета василька, — Сомов тяжело вздохнул. — Где же они сейчас?

— Что-то с ней случилось? Кто она, если не секрет? — по-детски откровенно спросила Рита.

— Катя — моя жена… Была. Этот портрет я писал на юге, в Анапе, Там мы проводили с ней медовый месяц. Фантастической красоты побережье… И одинокая хижина на берегу, в которой мы поселились, — Сомов прикрыл глаза.

Было видно, что нахлынувшие воспоминания растревожили его. Несколько раз он нервно кашлянул.

— Она жива? — не выдержав, спросила Лера.

— Нет. Она погибла в результате нелепой случайности.

— Что же произошло? — спросила Рита.

Было видно, что Сомов не хочет говорить об этом. И всё-таки после небольшой паузы он ответил:

— Она утонула в ванной.