Подземный гром

У мужчины, стоявшего рядом с нами, сидел на руке зеленый попугай, то и дело повторявший: «Анна Перенна». Когда птица замолкала, хозяин легонько ударял ее по голове железным дротиком, поясняя, что это лучший способ обучения попугаев. Тут же ловили и поймали вора. Мы снова выпили вина.

Я вспомнил эпизод из «Анналов». Когда восставшие римские плебеи покинули город и расположились на Священной горе, у них недоставало хлеба. Старуха из предместья Бовилл, повязав платком свои волосы, дрожащими руками напекла для них хлебцев и еще горячие стала раздавать голодным. Потом, когда народ вернулся, в Рим, он воздвиг статую в честь Анны. Я видел перед собой ту самую легендарную Анну, только в руках у нее не хлебцы, а сосуд с розовым вином. Эта мысль воодушевила меня, и я по-новому почувствовал, что это поистине праздник простонародья и в нем таится зерно восстания.

Мы вошли в рощу. Вскоре мы отыскали в гуще кустов укромный уголок, хотя со всех сторон слышались вздохи, стоны и приглушенные смешки влюбленных. То и дело кто-нибудь раздвигал укрывавшие нас ветви, смеялся и уходил прочь.

— Все это восхитительно, — сказала Цедиция, — хотя я представляла себе еще более упоительную идиллию.

Она говорила по-гречески, на языке, который был в моде у просвещенных любовников. Это стало меня раздражать. Вдобавок ее слова не вязались с окружающим, она как бы отгораживалась от него, подчеркивая свое неоспоримое превосходство, от которого, я полагал, она отказалась. Я только что подумал, как ее захватил праздник, как она царственно спокойна и ласкова, и сравнил ее с беспокойной Поллой, которая пришла бы в восторг, бурно восхищалась бы, а потом, поостыв, стала бы все критиковать, то воображая себя на древнем празднестве, то сердясь на какую-нибудь грубую выходку простолюдина.

Я не высказал своих чувств, но, помолчав минуту, спросил:

— Почему ты так медлила с ответом?

— Почему же ты ждал так долго, о любовь моя, жизнь моя? — ответила она ласкающим голосом, но снова на греческом языке, на котором ей было легче, чем на родном, выражать эти нежности с иронической интонацией. Эта скрытая насмешка задела меня. Она продолжала, обращаясь и осенявшим нас зеленым ветвям: — Я дважды дарила ему свидание, а он жалуется на мою холодность. Какая же возлюбленная ему нужна?

— Мне очень хотелось тебе написать. — Я не мог признаться, что боялся нарушить правила приличия, принятые у римских матрон, изменяющих мужьям. — Но не смог осуществить это желание. Марк просил меня не встречаться со Сцевином и Наталисом. Я не знал, как дать тебе знать о себе.

— Для этого не надо было прибегать к помощи моего мужа. — Она сломала ветку и пощекотала листьями мне лицо. Я почувствовал, что она рассердилась. Но она продолжала все тем же мягким голосом: — Сочинил ты по крайней мере поэму в мою честь?

— Я слишком по тебе тосковал.

— Значит, ты не слишком хороший поэт. — Она протянула мне ногу. — Разуй меня. — Я опустился на колени, развязал шнурки и снял сандалии с ее пыльных ног. Но когда я позволил себе вольность, она опрокинула меня, мягко толкнув левой ногой в грудь. Я оцарапал ухо о сучок. — Мы не потомки Анны.

— Это не делает нам чести. — Я отодвинулся от нее. — Зачем же ты позвала меня?

Вероятно, она досадовала, что так легко отдалась мне в тот раз. Я решил ничего больше не предпринимать и порвать с ней, вежливо проводив до носилок, которые должны были ждать ее у Ворот. Мне было невыносимо ее высокомерие.

Не обращая внимания на мой гнев, она вновь заговорила о моих переживаниях, на сей раз по-латыни.

— Скажи правду. Ты был поглощен своими делами и тебе некогда было думать-обо мне.

— Я только о тебе и думал. — Она не ответила, и я добавил: — Правда, я был встревожен и многим другим.

— Я вижу, ты начинаешь говорить правду.

Я решил возобновить нападение.

— Уж не пригласила ли ты меня сюда обсуждать мои дела? Только дела тебя интересуют?

— Не скрою, и они.

Я продолжал, добиваясь своего:

— Что нового я могу тебе рассказать? Доверяет ли тебе муж? Или тебе нужен любовник, чтобы говорить с ним о политике?

Она улыбнулась и откинулась назад, поглаживая себе колено.

— Что ж, и для этого тоже. Неужели ты думаешь, что я стану с мужем говорить о политике? Мы оба слишком заняты. — Ее неловкий ответ доказывал, что я напал на верный след. Мне хотелось узнать, любит ли она своего никчемного супруга или попросту обижена, что он не посвящает ее в свои дела. Их отношения были для меня по-прежнему загадкой.

— Почему ты не расспросишь Поллу, вместо того, чтобы терять на это время со мной? Ведь она — твоя подруга.

Я сразу понял, что сказал нечто неподобающее, но и глазом не моргнул. Я спокойно смотрел ей в лицо.

Она сдула прядку волос, упавшую на глаза, откинулась назад. Легкая ткань скользнула, обнажив правое колено.

— Во-первых, я еще ни о чем тебя не спрашивала. И потом, почему я должна обращаться к Полле, если я хочу знать о ваших делах? Она что-нибудь сказала?

— Ничего, — поспешно ответил я.

— Почему у тебя такой смущенный вид и ты отводишь глаза? Отчего бы Полле не говорить с тобой обо мне.