Подземный гром

Я не сразу до этого додумался. Мои мыслительные способности и тело были расстроены и ослаблены острым душевным напряжением. Я испытывал реакцию после состояния экзальтации, в какую впал после длительного поста. Все это время я мучительно силился связать воедино события, случившиеся за последние недели. Я не утратил переживания великой тайны смерти и возрождения, роковых измен и утрат, сознания своей связи со всем происходящим в существе человека и вне его. Я был уверен, что никогда этого не утрачу. Но я не представлял себе, как вернуться к повседневной жизни с приобретенным опытом. Я старался вникнуть в открытый мне Фимоном тройственный смысл и аллегорическое значение запутанных легенд и ритуальных формул, цепляясь за них, как за якорь спасения. Мужчина взывает: «Небо соединилось с землей», а женщина отвечает: «Радуйтесь небу, сошедшему на землю»; мужчина возглашает: «Грядет бог, преклоните колена», а женщина четырехкратно отвечает: «Радуйтесь небу и земле», потом оба восклицают: «Небо и земля радуются и веселятся, владыка наш в обители своей, ему нечего страшиться!», тогда женщина вопит: «Я оплакиваю возлюбленного моего Бога. Покойся в обители своей, пребывай в могиле своей. Повергнись в прах, злой дух, а ты, Озирис, гряди с миром!» И в заключение: «Я плачу, ибо он был всеми покинут, я одевала нагого, я облекла божественное тело». Какое все это имело отношение к земным скорбям, познанным мною на опыте, и к нищим, что лежали, скорчившись, под мостом?

Обнаруженное мной противоречие между отрешенностью от мира и погоней за деньгами все больше мешало мне войти в роль Озириса и слиться с Матерью всего сущего. Мне было известно, что существует предательство и убийство, но, по правде сказать, я не знал, почему они существуют на земле и откуда появились. Трагедия души, ниспавшей из сферы вечного света в грубую материю, повторялась в столкновениях сословий. Фимон что-то говорил об этом, и его слова показались мне убедительными, но теперь это вызывало у меня все больше сомнений. Существует лишь настоящий момент, отпечатленный в вечности. Надо все объяснять, исходя из настоящего момента, а не принимать действительность как некий символ, как отражение событий, совершившихся в ином мире, вне времени.

Я продолжал пить. Я был уверен, что вино не оказывает на меня никакого действия. Сказав несколько слов, я удостоверился, что голос мой звучит спокойно и не дрожит. Гераида больше не появлялась. Гости дремали за столом, слушая певца.

Аромат аравийский вдыхая,
Упивайся мелодией флейт!
Позабыв о житейских тревогах,
Предавайся блаженным мечтам!
Все меняется, все погибает
Под изменчивой этой луной, —
И в стране, возлюбившей безмолвье,
Скоро нам предстоит опочить[50].

Я скользнул прочь. Если и заметили мой уход, то, вероятно, подумали, что я пошел оправиться. Войдя в ограду через заднюю дверь, теперь мне знакомую, я направился на женскую половину. Там жили три жрицы, в том числе Гераида, чье лица так трудно было отличить от лика Богини. Я знал одно: мне необходимо с ней говорить.

Из комнаты вышла молодая рабыня и с удивлением уставилась на меня. Я махнул ей рукой, чтобы она отошла в сторону.

— Где твоя госпожа? — Я ничуть не удивился, тут же увидев Гераиду. — Мне надо поговорить с тобой.

Она внимательно посмотрела на меня, потом отослала девушку.

— Удались. — Когда мы остались одни, она приблизилась ко мне. — Ты знаешь, что тебе нельзя здесь находиться. Ты можешь мне навредить. Что скажет Песурис? — Хоть она мягко упрекала меня, у нее был невозмутимый вид. Я не сомневался, что двух других жриц нет поблизости. Сюда не смел входить ни один мужчина. Можно было не опасаться, что нам помешают. Я мгновенно все это сообразил и воспрянул духом. Казалось, я очнулся после длительной горячки, и сознание мое прояснилось. — Что тебе нужно?

— Быть рядом с тобой. — Я вслушивался в звуки ее тихого размеренного голоса, различал легкий чужеземный выговор, радовался каждому ее слову, чувствуя, что вновь обретаю себя. — Я все время искал тебя, я видел тебя в процессии с кораблем.

— Пусть так. Но сейчас ты должен уйти.

Если б я действительно владел своими чувствами, я, вероятно, попросил бы ее назначить мне свидание где-нибудь за пределами храма. Мне казалось, что я обрел ясность сознания, но то было лишь стихийное чувство своей силы. Моя уверенность произвела на нее впечатление. Она не пыталась убежать или позвать служанку. Не стала она и сопротивляться, когда вошла в свою маленькую пустую комнату и опустилась на ложе. Она недвижно лежала в моих объятиях.