Подземный человек

(Дядя Леонард был в некотором роде военным. Чаще всего я вспоминаю его одиноко сидящим в бильярдной, где он лошадиными дозами поглощал виски и медленно заполнял комнату дымом своей сигары. На правой руке у него не хватало мизинца, и однажды он сказал мне, что потерял его, потому что в детстве грыз ногти. Он погиб под Балаклавой в 54-м[1] — лошадь лягнула голову.)

Сходство между собакой и покойным дядей было столь разительно, что я начал подумывать, нет ли все-таки доли правды во всех этих разговорах о переселении душ, — и в итоге тут же назвал пса Дядей, что, кажется, его устроило так же, как и меня.

С этого дня мы стали не разлей вода, всюду ходили вместе, и, несомненно, во время нашего ежедневного променада мы составляли живописнейшую пару: я в одном из ярких жилетов, которые тогда носил, и гордый Дядя в ошейнике и пальтишке в тон, снующий рядом со мной, рыская по земле своим носом-картошкой.

Остается лишь надеяться, что он был счастлив, ибо физиономия его всегда хранила покинутое, измученное выражение, хотя в остальном Дядя был весьма бодрым и ласковым псом, потому я и считал его вполне довольным жизнью, да и во сне он не вздрагивал и не скулил, как многие другие собаки. Его чудесные висячие уши собирали всю грязь с наших проселочных дорог, и я многое отдал бы, если б мог почистить их прямо сейчас. Но как-то весенним утром он заметил кролика в поле неподалеку, погнался за ним и застрял в кроличьей норе. Я как угорелый помчался к дому и стоял посреди холла, созывая слуг с лопатами, но, когда мы вернулись и выкопали его, бедняга уже задохнулся. Я отнес его домой, сопровождаемый процессией слуг, и на следующий день похоронил его в уголке Итальянского сада.

Спустя годы, бродя по аллеям, я замечал, что болтаю с ним о том о сем, как будто он здесь, рядом со мной, и мы по-прежнему самые лучшие друзья. Даже теперь, когда меня разморит у камелька и я решаю, что пора в постель, вставая, я иногда рассеянно шепчу: «Пошли, Дядя».

По большому счету пес до сих пор со мной, после стольких лет. Где-то в глубине моей души он все так же без устали виляет хвостом.

10 октября

Последний тоннель почти закончен — бурные выдались деньки.

Когда этим утром мистер Бёрд вошел в столовую, неся под мышкой свернутую в трубочку бумагу, вид у него был, как обычно, самый непритязательный, но все его лицо светилось. Я заметил, что он немного... беспокоился, что ли... Глаза его то и дело вспыхивали, и вскоре я сам захмелел от предвкушения. За все эти годы мистер Бёрд и я прекрасно изучили друг друга, и он, конечно, был осведомлен о моей любви к схемам и картам, Но, когда он стал раскладывать на столе новый план, — оба мы, кажется, едва могли стоять на месте. Банка горчицы, чашка и блюдце были призваны нами придерживать завитые уголки карты. Затем мы с мистером Б. отступили на пару шагов, чтобы насладиться картиной в целом.

В самом центре карты помещался мой дом в миниатюре (нарисованный тушью, и, надо сказать, весьма похоже) в окружении конюшен и флигелей — все было подписано четким курсивом. Мастер перенес на карту целое поместье вокруг дома, аккуратно отметив каждую дорогу и перелесок. А затем, когда мы стояли, завороженно глядя на карту, мистер Бёрд осторожно извлек из кармана огрызок карандаша. Он поднес его ко рту, лизнул грифель, и я внимательно наблюдал, как он с точностью, которая сделала бы честь любому хирургу, чертил первый тоннель. Карандаш-пенек отправился к востоку от дома, невозмутимо рассек озерную гладь, взобрался на самый верх Кисельного Холма и сделал привал на задворках Уорксопа.

Мистер Бёрд приподнялся на локте и взглянул на меня. Я ответил ободряющим кивком. Едва заметный запах пота повис в воздухе между нами, и я подумал, что, должно быть, это наше Приглушенное ликование вдруг посреди большой прохладной комнаты заставило почувствовать запах разгоряченных лошадей.

В последующие несколько минут мистер Бёрд нарисовал еще три тоннеля, которые, покидая дом, протянулись, соответственно, к северу, югу и западу. Иногда они слегка отклонялись налево или направо, но в целом держались довольно прямо. Грифель мистера Бёрда довольно шустро наступал сквозь леса и поля, а когда он достигал конца тоннеля, я каждый раз отчетливо слышал липкий звук, с которым карандаш отрывался от карты. След, который он оставлял, был не больше точки в конце предложения, но в этом крохотном пятнышке я совершенно ясно видел вход в тоннель, скалистый, как пещера.       

Там, где подземные улицы выходили на поверхность, стояло по маленькому домику, каждый с надписью «сторожка» на месте фундамента. Домики, согласно карте, в настоящее время занимают Дигби, Харрис, Студл и Пайк — их работой будет по необходимости отпирать и запирать ворота, зажигать газ вдоль тоннелей, если в какой-то день они будут нужны после захода солнца, а также не пускать внутрь детей.

Теперь схема состояла из четырех карандашных линий, приблизительно одинаковой длины: дом, пустивший четыре корня, или, возможно, нечто смутно напоминающее циферблат компаса.