Подземные. Жив

От настало часов семь утра, и Дылда купил чутка «Син-Синов», чтоб сахаром нам закинуться. Он до тово дюже волновался, что никада до Шилы не доедет, как редко с ним бывало. Даж не говорил мне, скока до Оукленда осталось, вдруг я испужаюсь. Я ему грю, мол, не знал, что на свете стока белых людей, коли сам я из селян в Северной Кэролайне родом.

Он грит:

– Ну.

А потом грит:

– Интересно мне, мистер Отис послал легавых за мной, оттого, что я тебя умыкнул. В общем, сейчас он нас уж не найдет. Вот машина тормозит, а в ней два чувака.

Гнали они миль восемьсят в час или что-то около, но остановились, скрип. Мы взад сели. Они грят:

– Вы куда это? – Ять, а мы в Монтану, у вас деньги есть?

Дылда грит:

– Да не шибко.

А потому они нам:

– Мы вас в Питтсбурге высадим. – Дожжь шел, деда, када доехали мы до Питтсбурга. Мы с Дылдой заходим на станцию железной дороги, чтоб под дожжем не мокнуть. А два дядьки в синих костюмах чух-чухчиков нам грят: подите вон. Ну, мы воротники себе задрали да и поволоклися вдоль по улице, глядь – церковь, а на верхушке у ней крест. Дылда грит:

– Давай зайдем, посохнем чутка. Вряди ли нас оттуда вышвыривать станут.

Промозгло тама так было, тока от печки тепло все равно катило на дне под низом, а дядька сверху на большом органном пианино играл. Дылда грит, это «Хавай-Мария» была, а потом парняга к нам такой подходит с горящей палкой и как давай свечки спереди запаливать:

– Болтарь, – грит Дылда (и смеется при этом), а снаружи-то льет, кабутто из ведра.

Деда, я када ту музыку услыхал, так на Дылду зашикал и грю:

– Можно, я петь буду?

– Дылда желает знать, известна ли тебе мелодия? – грит Дылда.

– Ну, я просто мычать стану.

Дылда грит:

– Вот главный идет в черном пальто.

Тока я к тому времени себе уже мычал.

Главный в черном пальте грит:

– У тебя красивый голос, тебя как зовут?

– Живописный Обзор Джексон из Северной Кэролайны.

– А это кто?

– Мой братец Джон Джексон.

Поп тада грит:

– Ты скамьи протирать от пыли умеешь?

Дылда ему такой:

– Я только что на печенюшной фабрике работал, так лучше уж скамьи от пыли протирать.

– Полы мыть в подвале умеешь? Две раскладушки возле печки там, сто долларов в месяц, по пятьдесят каждому, еда бесплатно, за жилье платить не нужно.

Дылда грит:

– Договорились, мы аж в Калифорню едем встречаться с моей женой.

– Как твою жену зовут?

– Шила Джексон, урожденная Джойнер, Северная Кэролайна.

– А я отец Джон Макгилликадди.

Дылда грит:

– А вы не тот парень, кто управлял «Филадельфийскими Фи`лями»?

– Не, то был Корнелиус Макгилликадди19, дальний родственник… «Филадельфийские Атлетики»… Я же отец Джон Макгилликадди, Общество Иисуса, орден иезуитов. Так что, юный Живописный Джексон, хочешь попеть наверху в хоре? У тебя какая любимая песня?

Деда, тута я ему и выложил, что «Отче наш, иже еси на небеси», от нее Лулу аж вся в слезах заходилась, как я ее пел от эдак от у ней на крыльце.

Так отец Макгилликадди отвел меня на чердачные ХОРЫ да усадил рядом с дядькой, какой руки держал на клавишах ОРГАНА. Деда, я тама свистел даж, а уж как жалко, что гармоники моей со мной не было, а дядька-поп как запел тож и грит, что я пою, как ангел.

Ну, мал-помалу Дылда обосновался в подвале тама, полы мыл, да грит, жалко, что рога евойново у нево с собой нету, но, грит, рог себе он нашел в голосе сваво меньшово братца.

И от мы сказали отцу Макгилликадди, что как тока наберем сотню долларов, так тута ж и двинем в Оукленд на ахтобусе «Серая борзая», да тока отец Макгилликадди грит: дело близко к воскресному утру, поскоку счас у нас ночь то ли Поста, то ли пуста, да и суббота тож, и ему охота, чтоб я спел перед цельной сходкой Господню Молитву, что я и сделал на ХОРАХ сверху изо всех сил. Отец Макгилликадди так разрадовался, что весь кабутто солнечный восход стал. Да и ерланские те дядьки тож до тово разрадовались, что стали розовые, что тебе порося, а я уж точно сказать можу, что и у них своих хлопот полон рот, и потому мы свою сотень долларов завзяли да сели в дорожный ахтобус с картинкой синей собаки на боке, «Серая борзая» зовется, да как вжикнули через всю Охаю и чиста в Небраскару, Дылда на задней сидушке дрых весь один сам собой, ноги вытянул повсюду, а я сидел на обнакавенной сидушке с ним рядом с белым дядькой, кому девяносто лет было, и как подъехали мы к остановке совсем под Кирни, Небраскар, так старик этот и грит мне:

– Мне надо в туалет.

И я вывел ево из ахтобуса, за руку держал, птушта он чу-чуть – и в снег свалится, и спросил дядьку на станции, где тута у них комната для мущин. А как закончил, так я старика тово опять в ахтобус привел, а водила ахтобуса как заверещит:

– Здесь кто-то выпивает!

А у водилы черные перчатки были. А на передней сидушке с ним рядом два дядьки сидят, за руки держатся.

Дылда тада еще храпел на своей лежанке на задней сидушке. Потом встал да грит мне:

– Привет, детка.

Тута и глазом не моргнешь, а снега больше нету. Слышу, другой какой-то старик у меня за спиной грит:

– Я в Оровилл возвращаюсь, прах свой в банк сдам.