Подземные робинзоны

«Мая 21 дня. В пути мы уже третий день. Полагаю, прошли верст пятьдесят. Устал я изрядно, а вот Алеше хоть бы что. Он бодр и весел, как всегда. Путь наш был труден, почти все время шли лесом. Нет здесь ни дорог, ни тропок. Я поздравил себя с тем, что не ошибся в выборе спутника. Но Алеше ничего не сказал.

Собственно, Алешу я не выбирал, вначале-то один собирался отправиться, а потом уж так случилось, что он пошел со мною. Алеша часто бывал у нас в доме, помогал по хозяйству, выполнял мелкие поручения. В школе он учился прилежно, и я советовал родителям отдать паренька в гимназию, обещая похлопотать и все устроить. Но батюшка Алеши рассудил иначе.

— Будет с него науки, — сказал он мне, — выучен читать и писать, чего еще? Опять же считать умеет. Пусть в лавку садится, помогает отцу.

И Алеша «сел в лавку». Отец его — мелкий хлеботорговец — сам был неграмотен, держал приказчика, который и вел все дела. А потом узналось, что приказчик сей был на руку не чист и батюшка Алешин выгнал его. Вот Алеша и стал вроде приказчика.

Зайду иной раз к нему в лавку, спрошу:

— Как живешь, Алеша?

— Спасибо за внимание, Василий Федорович, — ответит парень учтиво, а сам вздохнет. — Хорошо.

Вот это его «хорошо» меня как ножом по сердцу. Поговорим — и вроде легче каждому станет. А бывало, заглянет в лавку батюшка Алеши, нахмурится.

— Нечего лясы точить, займись делом, Алешка, — скажет. — Вон из Раздольного муку привезли.

— Сейчас, тятенька, — и парень, кивнув мне на прощанье, убежит во двор.

Когда началась война, батюшку Алеши забрали в солдаты. Приехал дядя по матери и все дела в свои руки взял. Алеша с дядей не ужился, между ними часто бывали ссоры. Как-то вечером зашел Алеша ко мне, а я письмо Евгения Павловича Самарского только что получил.

— Как живешь, Алеша, — спросил я по привычке. Знал, худо он живет: матушка больна, дядя покоя не дает, да еще и выгнать из лавки грозится.

— Разве это жизнь, — ответил Алеша, — маята одна. Уйду в город. Там, сказывают, сейчас на заводы людей берут.

— Так ведь надо работу знать. И город от нашего села далеко.

— Это ничего, доеду с хлебным обозом. Ремеслу, какому ни на есть, выучусь.

Помолчали. И ему горько, и мне тяжело.

— Письмо получили, Василий Федорович? — спросил Алеша и показал на конверт, который я вертел в руках. — Не с фронта ли?

— С фронта мне писать некому, — ответил ему. — А письмо получил я от старого своего друга из Екатеринбурга.

И рассказал ему, что просил меня Самарский об услуге. Прошлым летом Евгений Павлович отыскал в каком-то архиве карту и при ней письмо. Неизвестный путешественник описывал открытую им пещеру и чудеса, которые он там повидал. Вот Самарский и просил узнать, есть ли такая пещера в наших краях, а если есть, то побывать в ней и все ему подробно описать.

— Что же вы? Пойдете? — спросил Алеша.

— Надо бы, да одному такое путешествие не под силу. И годы мои уж не те, чтобы по горам лазать.

— Зачем же одному, — воскликнул Алеша. — Меня возьмите. Найдем эту пещеру, если она есть.

«В самом деле, почему бы не взять?» — подумал я.

Вот так через неделю мы и отправились в путь.

Мая 23 дня. Карта, нарисованная неизвестным путешественником, удивительно точно привела нас к Барсучьему ручью, а затем и к тому месту, что было обозначено на карте под названием Голубой поляны. Последний переход меня так вымотал, что уж и не рад я стал затеянному делу. Слава богу, дальше идти не понадобилось. В письме все было точно описано. По приметам нашли пещеру.

Алеша отмерил тридцать два шага от Барсучьего ручья на северо-запад, и за кустами открылась нам узкая щель. Это, надо полагать, и есть вход в пещеру.

Ночь мы решили провести на Голубой поляне, а утром с божьей помощью начать свое дело.

Пока я все это записывал, Алеша успел разложить костер, приготовить ужин и нарубить смолья. В пещере мы пробудем дня четыре, а может, и неделю. У нас припасены свечи, да еще фонарь и к нему две бутыли керосину. Алеша сказал, что неплохо захватить с собой вязанку смолья, и я с ним согласился.

Уж звезды высыпали на небе, когда мы все хлопоты закончили. А завтра утром…»