Подземные дворцы Кощея

Коротышка громыхал в ярости, и я понял: попал в точку!

Дед опять прильнул к окошку, молча смотрел на меня и вздыхал, потом изрек:

— Свечка себя сжигает, но светит другим. Ты, внучек, такая свечка.

Он опять заплакал. Старенький уже, восемьдесят весной стукнуло, вот и не может сдержаться.

— Свечка! — вдруг загрохотал Коротышка. — Ой-бой! Это неверный шакал! И подохнет, как шакал! — Он начал бить себя по лицу. — Кому отдал хурджуны! Кому! Юродивый ты! Сам мог разбогатеть! Сам мог стать падишахом!

Удивительно: Коротышка страдал. И вроде бы слезы появились. Но он быстро справился с собой.

…Товарищ Муминов вернулся усталый, еще более недовольный.

— Был тайник! Да, да! Под мазаром! И нет его. Совсем недавно перенесли… Куда, хотел бы я знать! И кто?

На Коротышку накатил нервный, кудахтающий смех.

11

Меня привели в кабинет товарища Муминова. Уже стемнело, и на столе сияла на редкость чистая керосиновая лампа, разгоняя темень по углам.

Товарищ Муминов сидел в своем любимом кресле, обложившись бумагами.

— Хочешь, порадую? — спросил недобрым тоном. — Слух уже гуляет, будто ты знаешь, где хаза, и морочишь всем головы. Что на это скажешь?

— Мое дело слушать, что скажете вы… — пробормотал я, удрученный и слухами, и нехорошим тоном начальства.

— Я верю крепким фактам, ты знаешь. А факты…

— Фактам? — выкрикнул я.

— Спокойно, Надырматов.

— Хорошо, я спокойно…

Я выложил все, что думаю по поводу фактов, даже самых крепких, наикрепчайших — хоть вместо спирта глуши, хоть бомбы заряжай. Вообще-то я должен был молиться на факты, должен был добывать их упорно и кропотливо, как золото и алмазы. Но я уже не раз испытал на себе несправедливость и ложность многих фактов.

— Шайтан знает, до каких вредных суеверий ты договоришься, Надырматов, если не остановить тебя, — выслушав, заключил Муминов.

— Если хотите знать, Таджи Садыкович, все суеверия опираются на крепкие факты. Со свидетелями! С печатями!

— Дурной разговор, — поморщился товарищ Муминов. — Мысли какие-нибудь есть насчет хазы?

— Нету! Мысли хорошего обхождения требуют. А вы в чем-то подозреваете меня. Сплетни какие-то глупые слушаете. И еще…

— Хватит, Надырматов. — Он пододвинул к себе листок бумаги, аккуратно обмакнул перо в чернильницу. — А теперь скажи, сколько раз ты виделся с гражданкой Курбановой Адолят?

— Все-таки допрос, Таджи Садыкович?

— Повторяю, сколько раз ты виделся с гражданкой Курбановой?

— Только раз!

Товарищ Муминов аккуратно вывел на листе: «Отв: один раз!» Я увидел, что вопросы в протоколе были записаны заранее.

— Честно, Таджи Садыкович, что вы имеете против меня?

Он пододвинул ко мне тонкую стопку исписанных листков. Это были показания Назимбая, Хамидбая, Алимбая и всех прочих «баев» из Салимова семейства. Назимбай утверждал, что застал меня в саду с Адолят, причем она была голая и плакала. Назимбай хотел позвать на помощь, но я вынул наган и стал целиться ему в лоб. А потом дал Назимбаю денег и обещал жениться на обесчещенной девушке. Хамидбай тоже показал, что я угрожал ему наганом, когда я опять пришел на свидание с Адолят.

— Отпустите меня ненадолго, Таджи Садыкович. На день. Ну, до утра.

— Не терпится дров наломать? Ты уже наломал. Сиди тихо и способствуй дознанию.

— Таджи Садыкович! Вы же меня знаете, зачем же как врага…

— Дурной разговор. — Он опять обмакнул перо в чернила, посмотрел в протокол.

— Тогда, Таджи Садыкович, отвечать на вопросы отказываюсь.

— Это почему?

— Вы вашим фактам верите больше, чем сознательным бойцам. А что такое факты? Наговоры этих «баев» — факты?

— Ты молодой еще, Надырматов, горячишься. Вроде бы умно рассуждаешь, а копнешь поглубже — бешбармак из умных слов, и только. Запомни: люди — это и есть факты, а факты — люди. Ты не уважаешь факты, и выходит — не уважаешь людей. Почему вокруг тебя всегда буча? Потому что лезешь напролом. Хочешь видеть всех людей правильными, будто они прожили пятьдесят или сто лет после пролетарской революции. А строим-то светлое будущее не с пришедшими из будущего, а все с теми же — из вчерашнего. Вот такая лекция, Надырматов.

Разговоры о моих недостатках я воспринимал болезненно, и сейчас у меня пылали уши. Покаяться бы, протянуть начальству руку дружбы… Но вот какое дело — я уже догадывался о сути моих страданий! Если бы в моей голове был не бешбармак из многих мыслей, а уютно устроилась бы лишь одна мыслишка, уже кем-то выстраданная, опробованная, заработавшая право на жизнь, то дышалось бы мне легче. Товарищ Муминов диктовал мне, какая должна быть эта мыслишка. И я, конечно, заупрямился.

— Революция — это и есть бунт против фактов! Старых, отживших свое фактов! Посмотрите, какие могучие, проверенные, неопровержимые факты были! Российская империя. Триста лет Романовым. А эти трехсотлетние? Кто такие? Самые умные, самые правильные?.. Армии у них — самые непобедимые? Народы — самые счастливые? Боги — самые вечные? А оказалось — все вранье! Как же верить этим проклятым фактам?

— Ты говоришь об исковерканных фактах. Или подтасованных. А мы ищем настоящие факты, Надырматов.