Подземные дворцы Кощея

Кощеев и возмущался, и страдал, и чувствовал себя неуверенно. Получалось, сама жизнь диктовала: будь подонком и зверем, Кощей. Ну, что тебе стоит? На время ведь… Вон и умники с большой дороги, мирноделегаты, о том же говорят. Усекли суть вещей. Дальше тебя, Кощей, видят… Против жизни не попрешь. Может, быть сволочью — закон природы? Может, человек создан по скотским законам и никому не дано противиться им? Может, большой дальневосточный характер — это высшая мудрость, а дуракам вроде тебя, Кощей, она не по зубам?

Кощеев застонал, начал костерить неведомо кого самыми последними словами, но душа не отходила… Башка разламывалась от дум, а кого ни спросишь — будто на иностранных языках отвечают! Вот и студент, на что голова, а не добьешься толку. А как быть ему, неученому, у которого собственных мозгов не хватает? Где занять ума?

В какой-то миг Кощеев как будто взглянул на себя со стороны.

— Спятил, — проговорил он вслух. — Сковырнулся. Не о Фросе думы, а хрен знает о чем. Философ. Гегель из подворотни. Аристотель в обмотках… — Он подошел к двери, кликнул дневального. — Книжка есть какая-нибудь?

— Да все вроде бы искурили, — ответил молодой солдатик, посиневший от холода. — Разве только у студента. Я мигом! Еще недалеко утопали…

И вот Кощеев листает «настольную книгу студента», старательно обернутую вощеной бумагой из-под японской взрывчатки. На пожелтевшем от старости титуле — «Основы римского гражданского права», а чуть пониже — надпись карандашом: «Имей совесть, Иннокентий, не попорти реликвию, я обещал профессору, что верну. С уважением, Посудин».

— Реликвия! — хмыкнул Кощеев и прочел наугад: «Чужестранец долгое время не обладал в Риме и правосубъектностью, а в древности даже считался врагом и в связи с этим мог быть обращен в рабство…»

«И зачем это знать студентам и прокурорам?» — удивился Кощеев. И начал читать отмеченные галочками абзацы. Подивился тому, что родственниками в Риме считались все, подлежащие власти патерфамилиас («пахана, должно быть»), даже чужие с точки зрения кровных связей. Такие родичи назывались агнатами.

— Надо запомнить, — произнес Кощеев. — Агнаты. Сказать старшине, что мы с ним агнаты, обалдеет. Или обрадуется?

С мыслью о своем родственнике Барабанове наконец заснул. Но потом пришел старшина, будто притянутый мыслями Кощеева, и сел на соседнюю кровать. Скрежет и визг пружин разбудили Кощеева.

— А? Что? — испуганно вскочил он, хватаясь за винтовку.

— Да нет, ничего, — мрачно сказал старшина. — Ты это… ремень сдай… Обмотки, шнурки тоже. И отдыхай дальше.

Кощеев силился сообразить:

— Арест, что ли?

— Не совсем… Не буду я грех на душу брать. Отправлю к комбату, пусть разбирается. Старый хрен, Чень этот, как сдурел, требует без остановки, чтобы тебя, значит, сильно наказать. Ченгфа да ченгфа — все уши прожужжал. По-китайски это будет — наказание. Даже расстрел потребовал. Чем-то ты уязвил его в самую печенку. Дурной ты, Иннокентий, все тебе неймется… — И почти без паузы: — Дай пару конвертиков из твоих запасов, почту с той же оказией отправляем. Да и ты напиши письмецо. Есть куда?

«Дать или не дать?» — размышлял вяло Кощеев, ничему уже не удивляясь. Конвертики-то замечательные — узкие, глянцевые, с золотым тиснением в виде загадочных знаков. Пачку таких нашел в «подземке», думал в Россию увезти, чтоб хвалиться перед девками, но уже раздарил половину.

— Ну, не жидись. Для своего же командира…

— А мы с тобой, оказывается, агнаты, Барабанов… Ты знаешь? — сказал Кощеев.

Старшина обиделся.

— Ну, зачем же оскорблять? Какой же ты занудливый, рядовой Кощеев. И не нужно мне от тебя ничего. — Он ушел, прихватив винтовку Кощеева и все остальное.

— Вот зараза! — восхитился Кощеев. — Мне по морде надавал, и я же виноват!

Жмотом его в жизни еще никто не называл, поэтому он кликнул дневального и отдал ему всю пачку конвертов.

— Раздай народу. И чтоб непременно старшина видел.

Он опять пытался заснуть, но волнующе запахло подгоревшей гречкой и шкварками. В двери просунулась ликующая физиономия Лю Домина.

— Чифан! — И поднял повыше котелок, окутанный паром.

— Хао, хао! — обрадовался Кощеев. — Почифаним, брат!

Следом за Лю появился Хакода с куском лепешки и большим помидором в руке, а затем и старик с Чжао. Все улыбались, особенно шеньши Чень. Будто наступил самый светлый китайский праздник. «Замазывают грехи, однако, — решил Кощеев. — Неужели Барабанов расхрабрился, хвост им накрутил?»

Шеньши Чень, держа руки за спиной, с благоговением смотрел, как ест Кощеев. Потом, будто фокусник, «подвесил» перед носом Кощеева японский конверт — аккуратно держа его пальчиками, как прищепками.

— Нада показывай, где взял.

Кощеев в двух словах объяснил, откуда конверты.

— Обманывай не нада, — сиял дед, — обманывай — плоха! Мы тама ходи-ходи. Хоси нету.

— Хаосе — завещание смертников, — любезно пояснил Хакода, стоя у окна. — Такие конверты специально сделаны для смертников Даютая.

— Ну и что? — Кощеев продолжал работать ложкой. — Пусть специально, я-то тут при чем?