Подземные дворцы Кощея

— Ну и пусть! — кричал Посудин. — Пусть даже нет у нас, как вы верно заметили, набалдашника! А вспомните! Римское право произросло не на нашей земле, марксизм — тоже не нашего поля ягода. А что мы в итоге видим? Первая в мире социалистическая где произошла?.. То-то!.. Так и с атомом случится. Где-то шум, гам, а у нас молчком, скромненько…

— И через пуп, — сказал кто-то.

— И через пуп, — механически повторил Посудин. — И всего добьются… А бомба, зачем нам бомба? Пошла она подальше.

— Э, друг, не туда гнешь. — Все посмотрели, кто говорит. К столу подошел офицер комендатуры, приехавший с мирноделегатами. Лицо грубое, немолодое, виски густо и неопрятно заросли сединой. — Атомная бомба — самое мощное на сегодняшний день оружие. И я думаю, у нас что-то подобное на подходе.

Ему освободили место, и он начал рассказывать о проблемах физики, о советских академиках, «получивших интересные результаты в экспериментах с атомным ядром», как сообщили газеты.

Кощеев разглядывал майорскую седину, звезду на погоне — отутюженная шинель была накинута на плечи — и слабо сопротивлялся обаянию этого человека. Голос гипнотизировал.

— До последнего времени пушка была самой мощной машиной. Мощность большой пушки — около десяти миллионов лошадиных сил. Собрать лошадей со всей планеты, и они не смогут сравняться по мощности с батареей дальнобойных орудий. Самый большой океанский пароход — это сто тысяч лошадиных сил. Видите разницу: десять миллионов и сто тысяч? Понадобилась бы сотня пароходных сверхмощных двигателей, чтобы выполнить работу, которую совершают пороховые газы орудия в течение одной секунды. Но скорость снаряда самой дальнобойной пушки — всего около полутора километров в секунду. Это в семь раз меньше той скорости, с которой можно снаряд закинуть на Луну.

— На Луну?! — прошептал кто-то.

Кощеев чувствовал себя маленьким человечком, о слабую головенку которого разбиваются какие-то могучие волны…

А майор уже с азартом лектора говорил о Жюле Верне, Циолковском, об искусственных спутниках и межпланетных «вокзалах».

Кощеев налил в котелок ханшина из большой стеклянной бутылки, которая стояла под столом, и пошел в развалины дота. Он забился в прокопченную вонючую щель (стенки бархатистые на ощупь — от сажи) и выпил весь ханшин. Потом запел с надрывом на мотив «Кирпичиков»:

На окраине,
В тихом городе
В семье боцмана я родился
И мальчишкою
Лет семнадцати
На большой пароход нанялся.

Он пел и обливался пьяными слезами Он прощался. С кем? С Кошкиной? С товарищами? Он не знал, но душой чуял, может быть, впервые так пронзительно-остро; что-то безвозвратно уходит. Он плакал навзрыд и продолжал петь зэковскую песню, потому что никакой другой не знал до конца. Да и не было таких больше песен, чтобы можно было петь, и плакать, и поминать все-все, что случилось за двадцать шесть лет непутевой жизни.

Когда стемнело, его отыскал старшина.

— Что же ты опять, рядовой Кощеев? — Старшина вытащил его из щели, посветил в лицо фонариком, поперхнулся. — Ну ладно. Ужин, вечерняя поверка, а тебя все нет. Непорядок.

Он вел его бережно, как больного.

— Крепись, Кеша. Не вались с копылков-то. Доживешь и ты до своего праздника. — Перед тем как пойти в казарму, подтолкнул к умывальнику: — Ополосни лицо.

Утром майор перекинулся двумя словами с Кощеевым, но разговаривать с ним не захотел. Да и о чем бы они говорили?

Уехала с майором и Кошкина. Попрощалась издали со всеми, помахала рукой.

Мотькин обиженно сплюнул:

— Хоть бы в щечку чмокнула. Фифа. Гигиена Ивановна. А? Кеш?

— Брось, Мотькин. — Кощеев хмуро взглянул на него. — Ты ведь тоже теплой жизни ищешь?

Часть II Самурайские хитрости

В КОМПАНИИ МИРНОДЕЛЕГАТОВ

— Важное дело, видать, непростое у них, — рассуждал старшина, — если политический деятель по сопкам как козел скачет. Приказано оберегать их от диверсантов и смертников. Вот и оберегай их, ефрейтор Зацепин. Походи с ними по местности с недельку. Командовать — не командуй, но гляди, чтобы на рожон не лезли. Даю тебе на помощь двух бойцов — Мотькина и Кощеева. Разговор у них с делегатами получается. Больно понравились они мирноделегатам.

Польщенный Мотькин хохотнул:

— Понравились, как лапоть дворняге. Чем больнее пинает, тем любовь горячее. Я ж тогда деда носом о гаечный ключ пошоркал, чтоб, значит, не шебутился.

Зацепин перестал улыбаться.

— А вдруг он зло на тебя затаил? Вдруг хочет заманить тебя в тихое место и кокнуть без зрителей? Мы же не знаем, что в голове у твоего деда? Да и партия его буржуйская. Разве можно буржуям верить?

— У них миссия, — сказал старшина. — Так что оберегай их спокойно, ефрейтор Зацепин. И другого ничего не выдумывай.

— Слушаюсь, товарищ старшина. Сухой паек брать?

— Они говорят: не надо. Мол, полная машина продовольствия. Но на всякий случай возьмите. Не понадобится — привезете обратно. Почем зря не расходуйте провизию. Помните, как она дается мирному населению на той стороне…