Подземные дворцы Кощея

Кто-то поднес ему кринку с молодой брагой. Когда «нормальное питье» и самогон кончались, то переходили «на квасок», еще не перебродившее пойло — и то лучше, чем ничего. Засекин хлебнул, чтобы не обидеть народ, закусил ржаным сухарем.

Вечерней службы не предвиделось, и церковные двери были закрыты.

— Там он? — спросил Засекин. — Или уже сбежал?

— Там, там, — успокоили. — В прихожей под лампадами сидит, где батюшка место ему отвел. Можешь в щель полюбоваться.

Засекин побродил вокруг церкви. Когда о нем забыли, разулся и полез на колоколенку по угловым бревнам сруба, прячась в темноте. Потом умудрился без скрипа и шума спуститься по крутой деревянной лестнице в прируб, церковные сени. Бочкарев сидел в лампадном сиянии на низкой лавке, усталый, пригорюнившийся, немного подвыпивший. Еще бы: народ от него отвернулся, и для него все было кончено. А когда народ отвернулся, то с человеком обязательно что-то случится: небесный камень может упасть прямо на голову, а если в забое под землей — крепь не выдерживает тяжести свода как раз в тот момент, когда душегуб оказывается под ней…

Засекин бросился на него и заломил ему руку. Потом снял внутренний запор с двери и вывел Бочкарева из-под высшей защиты. Взял на себя такой тяжкий грех. У костра все вскочили, вытаращили глаза.

— Да ты што?! — завопил кто-то, будто спичку поднес к охапке сена. — Да как же посмел?!

На них обоих, конечно, набросились бы: теперь они одинаково грешные. Смех и грех! Засекин вынул из-за пояса наган, чтобы видели все, и сказал:

— Матвей Африканыч хотели на аналой помочиться. А я не дал, уберег храм божий от срамоты, увел мужика от греха подальше.

— Врет! — закричал Бочкарев. — Не хотел я мочиться!

Засекин дал ему по шее, и он замолчал, сразу поняв, что оправдываться сейчас — глупое и вредное занятие. Вранье Засекина спасало их обоих от смерти…

В тоскливом состоянии духа, с задубевшей от крови повязкой на лбу и появился Бочкарев в полицейском доме. Одна сторона лица заметно вздулась. Потом сидел он в одиночестве на большущей лавке, тиская коленями ладони и преданно глядя на каждого, кто появлялся перед ним. А народу набилось много, дышать стало трудно: пот, дегтярная вонь, сивуха, табачный дым… Разглядев в сутолоке меня, Бочкарев приветливо кивнул мне, как знакомцу. По моей усталой голове будто поленом стукнули! Грешный мир запрыгал перед глазами — от наплыва сложных чувств. Залез Бочкарев мне в печенку, это точно.

Засекин подтолкнул меня в спину.

— Чего испугался, Феохарий? Пусть он тебя пугается. Да ты приглядись: видишь, хвостом виляет. Он же тебя боится! Непонятный ты для него человек.

Потом и вовсе подтолкнул вплотную к Бочкареву.

— Поспрашивай его, Феохарий. Побеседуй. — И людям в комнате: — А вы не мешайте! Пусть парень жизни учится.

— Плохая наука для младенцев, Фрол Демьяныч, — заикнулся кто-то из протрезвевших. — С убийцами-то разговаривать!

— Цыц! Не то выгоню.

XII

Засекина позвали в соседнюю комнатенку. А там разговор с Егором уже кончился. Все же уломали его заступники. И вот налили мужичонке лампадного масла в ухо, поковыряли лучиной — в чайное блюдце со звоном выпал тяжелый катыш. Затем и второй. Лежат как два желтых поросеночка, сияют.

— Ах ты, радость-то какая, — сказал управляющий, сразу подобрев.

— Может, и в другом ухе завелось что-нибудь? — спросил Засекин.

Егор кивнул со страдальческим видом.

Егору поднесли еще один стаканчик с церковным винцом, он выпил, крякнул, как от водки, и подставил второе ухо. Операции проводил Репей-счетовод, хотя руки у него были корявые, с вековыми мозолями. О блюдце стукнулся и вовсе замечательный самородок, продолговатый, с седловинкой, похожий на фалангу мизинца.

Все столпились вокруг, глаз отвести не могли. Потапыч звучно сглотнул несколько раз: глотка пересохла.

— Может, еще где-нибудь имеется? — жалобно спросил он. — В зубе? В глазу? Да хоть в заднице? А? Ты не стесняйся, Егорушка…

Егор опять начал божиться — больше нет ни крупинки!

— Не поминай, пожалуйста, господа всуе! — умолял дьякон.

Управляющий вынул бумажку из внутреннего кармана пиджака, расправил ладонями на столе возле лампы.

— Вот сейчас и проверим.

На мятом листке была нарисована крупными штрихами ветка неведомого растения, усыпанная черными кляксами, старательно обведенными чернильным карандашом. Несколько плодов были не закрашены. Управляющий взял пинцетом один самородок, нашел ему место на ветке — точно пришелся по контуру незакрашенного плода. Потом уложил и оба оставшихся катыша — и тоже прямо «по фигуре» плодов.

— Это сложный сросток самородков, кристаллов золота, — пояснил он с благоговением в голосе. — Восстановленная по науке схема. Поразительно похожа на растение, не правда ли? Это и есть растение, только неживой природы… Так вот, не хватало нескольких самородков, судя по схеме. Поискали, поспрашивали — ясно же, кто-то утаил… И пошла с этой веточки вся нонешняя неприглядная история.