Подземные дворцы Кощея

Говорить о побоище — наткнусь на Хамракула, о побеге бандита — Санько опять же. И у зеленого камня свой тупик — Адолят. Обсосанные огрызки прижали меня! О Рыскулове бы речь завести, но я ничего не знаю о нем!

— Позовите товарища Санько… — сказал я как можно тверже, глядя на занавески в очках. — Очень нужно.

— А все-таки? — допытывался матрос. Зачем втемную-то?

— Больше не буду надоедать, товарищи трибунальцы. Честное слово. Позовите.

Послали пожилого солдата, и вот вошел хозвзводник — настороженный и подтянутый, словно строевой командир. На меня — ноль внимания, будто я уже неживой предмет. При виде его меня снова начал бить озноб. Санько что-то говорил, а я мучительно следил, как шевелятся его мокрые красные губы, как выскакивают откуда-то слова, которые проносились мимо моего сознания. Меня что-то спрашивали, а я как завороженный смотрел на приятное, без морщин и бородавок, лицо и уже твердо знал: если останусь жив, то буду всегда ненавидеть такие лица, как когда-то в голодном детстве возненавидел навсегда багровые загривки и наглые животы.

— Пусть скажет… — перебил я его, трясясь в ознобе. — Пусть скажет, почему его супруга на прошлой неделе не сама получала паек, а прислала ребятишек?

— Хворала, — осторожно ответил Санько.

Его тон мне понравился. Понравился и испуг в глазах. И озноб мой как рукой сняло.

— Хоп. Долго ли хворала?

— С неделю, должно быть.

— И начала хворать со среды?

Он подумал.

— Вроде бы со среды. А что?

Я обратился к товарищу Чугунову.

— Если помните, в среду сдался Кичик-Миргафур.

Начмил заскрипел ремнями у меня за спиной. Он хотел что-то возразить или добавить, но промолчал.

— А теперь вспомните, как убежал Коротышка, — заторопился я. — Конвойный Емельянов вывел его во двор, и бандит убил его ножом. Опасных арестантов всегда выводили вдвоем или втроем, а здесь — один Емельянов, самый молодой, неопытный и слабый после тифа.

— Ты чо, ты чо лепишь? — забеспокоился хозвзводник, меняясь в лице.

— А сильный и не болевший тифом Киреев в это время был приставлен к мытью посуды. Хоп, допустим, это случайное совпадение, что конвойный Киреев мыл посуду, когда бандит убивал конвойного Емельянова. Но почему сам дежурный не пошел вместе с Емельяновым? Он-то знал, как опасен бандит Коротышка! Тоже случайность?

— Так я же! Это самое… Я дверь в кутузке запирал! — закричал бледный Санько.

— Прекрати кричать, Санько. — Товарищ Чугунов постучал ладонью по столу. — Ты же не баба? Продолжай, Надырматов.

— Хоп, пусть будет две случайности в одно время и в одном месте. Может быть, такое в жизни и случается раз в двадцать пять миллионов лет, не знаю… Но на третью случайность я не согласен.

— Чо ты болтаешь, морда! — взревел перепуганный насмерть хозвзводник.

Товарищ Чугунов ударил кулаком по столу, опрокинул чернильницу.

— Санько! Прикажу вывести! Тебе будет дадено слово, когда потребуется. Сейчас — нишкни! Понял?

— Понял, товарищ предтрибунала. Все понял.

Меня сжирало нетерпение, я взмок, как после приступа малярии.

— У Коротышки не могло быть ножа! Я отобрал у него нож незадолго до этого и отдал дежурному. Но товарищ Емельянов убит ножом в сердце. Вот вам и третья случайность.

— Наговаривает! — прошептал хозвзводник, умоляюще глядя на товарища Чугунова.

Матрос с неприязнью смотрел на Санько.

— Сами знаете, — продолжал я, глотая окончания слов, — сейчас заложников хватают все, кому не лень. Коротышка тоже… В Коканде сграбастал жену служащего банка, и тот открыл ему дверь в банк в нужное время. И, пока жена была у Коротышки в залоге, служащий банка всем говорил, что уехала к святым местам для поправки слабого здоровья. Так и тут. Помощник Коротышки утащил Марину Санько и держал ее где-то на Чорбаге целую неделю. Марину выпустили только после побега Коротышки.

— Наговор! — взвыл Санько.

— Почему сразу не сказал, эй, Надырматов? — Товарищ Хуснутдинов с сердитым видом утерся. — Почему только сейчас сказал?

— Откуда я знал, что вы меня… Думал, проживу долго, проверю, не спеша, как положено. Вот чую сейчас, еще не все знаю. Есть у него в загашнике что-то.

Хозвзводник бухнулся на колени, подполз к столу.

— Товарищи начальники! Не губите! Наговаривает он! Все наговаривает!

— Очень просто узнать, наговариваю я или правду говорю. Позовите Марину. Она-то вспомнит, как и где хворала.

— Он сговорился! С моей женой сговорился! Она меня не любит! — Санько рыдал. — Он ей приглянулся! Истинную правду говорю, приглянулся! Потому что я побил ее до синяков и заплытия глаза! Сучка! Всю неделю просидела с синяками и ревмя ревела! Я все скажу, только не слушайте его!

— Говори! — в голосе товарища Чугунова появился металл.

— Пусть на бумаге напишет, — посоветовал я, обливаясь потом. — А тем временем я еще кое-что скажу, товарищи трибунальцы. А мои слова вы потом сверите с его показаниями.

Женщина с задумчивым видом протянула обезумевшему от страха Санько химический карандаш и пару серых листиков.

— Проследи, Таджи Садыкович, — сказал председатель трибунала, и Муминов, положив папку на стол, повел хозвзводника в другую комнату.

23