Подземелья Ватикана

Тем временем Лафкадио встал, подобрал с пола уроненную газету и раскрыл на второй полосе:

– Я гляжу, вы не прочли «В последний час»: то-то и оно, что этот… преступник не взял шести тысяч, – сказал он, как мог, хладнокровно. – Вот, читайте: «Это, видимо, указывает на то, что мотивом преступления не было ограбление».

Он протянул газету Жюльюсу; тот жадно в нее углубился, потом протер глаза, потом сел, потом вдруг вскочил, ринулся к Лафкадио и схватил его за обе руки:

– Мотивом не было ограбление! – воскликнул он и, словно в каком-то припадке, сильно тряханул Лафкадио. – Не ограбление! Тогда, значит…

Он оттолкнул Лафкадио, отбежал в другой конец номера, стал обмахиваться, сморкаться, хлопать себя по лбу:

– Так черт побери! Тогда я знаю, почему этот бандит убил его! Ах, бедный мой друг! Бедный Лилиссуар! Так он, значит, правду говорил! А я-то думал, он совсем сошел с ума! Но тогда это же ужасно.

Лафкадио изумлялся и ждал, когда припадок пройдет; ему казалось, что он не имеет права так отпускать Жюльюса:

– Я думал, вы-то как раз…

– Замолчите! Вы ничего не знаете. А я-то трачу с вами время в пустых разглагольствованиях! Тросточку, шляпу! Скорей!

– Куда вы так бежите?

– В полицию сообщить, черт побери!

Лафкадио загородил дверь.

– Сперва объясните, в чем дело, – сказал он властным тоном. – Вы, честное слово, похожи на сумасшедшего.

– Это раньше я был сумасшедший! А теперь прихожу в себя… Ах, бедный Лилиссуар! Ах, мой несчастный друг! Святая жертва! Вовремя гибель его остановила меня на пути нечестия и богохульства. Его мученичество меня образумило. А я над ним еще смеялся!..

Он снова принялся ходить по комнате, потом остановился, положил шляпу и тросточку на стол рядом с одеколоном и повернулся лицом к Лафкадио:

– Хотите знать, почему бандит убил его?

– Я думал, просто так.

Жюльюс взъярился:

– Прежде всего просто так не убивают! Его убрали, потому что он знал тайну… которую он доверил и мне, очень важную тайну, притом чрезмерно тяжкую для него. Его боялись, понимаете? Вот… Да, легко вам смеяться: вы ведь в религии ничего не смыслите. – Он побледнел и вытянулся во весь рост: – Теперь я унаследовал эту тайну.

– Вы поосторожнее – теперь бояться будут вас.

– Вот вы и видите, что мне надо тотчас же сообщить в полицию.

– Еще один вопрос, – сказал Лафкадио, снова его задерживая.

– Нет. Пустите меня. Я страшно тороплюсь. Непрестанная слежка, которая так бесила моего несчастного брата, продолжается; вы можете быть уверены: теперь следят за мной – с этого часа следят. Вы не можете вообразить, как проворны эти люди. Эти люди знают все, говорю вам… И потому будет особенно хорошо, если за телом поедете вы вместо меня… За мной теперь так следят, что случиться может все, что угодно. Я прошу вас об этом как об одолжении, Лафкадио, дорогой друг мой. – Он умоляюще сложил руки. – У меня сейчас голова не на месте, но в участке мне скажут, как составить на вас доверенность по всей форме. На какой адрес мне ее послать?

– А я для удобства возьму номер в этой же гостинице. До завтра. Бегите.

И он отпустил Жюльюса. В нем росло величайшее омерзение, почти ненависть к самому себе, к Жюльюсу – ко всему. Он пожал плечами, достал из кармана книжку конторы Кука на имя Барайуля, которую нашел в кармане пиджака Лилиссуара, положил на стол на видном месте рядом с одеколоном, погасил свет и вышел.

IV

Как ни старался Жюльюс де Барайуль, как ни предупреждал полицейских, ему не удалось воспрепятствовать газетам не только разгласить его родство с убитым, но еще и сообщить открытым текстом, в какой гостинице он остановился.

Вечером он, само собой, пережил минуты редкостного ужаса, когда около полуночи вернулся из участка и у себя в номере на самом видном месте нашел билет от Кука на свое имя, которым пользовался Лилиссуар. Он тут же позвонил; бледный, весь дрожа, выскочил в коридор и велел лакею заглянуть под кровать: сам он туда заглянуть не решался. Импровизированный допрос на месте никакого результата не дал, но как можно доверять прислуге большого отеля?.. Однако с утра, хорошо выспавшись за крепко запертой дверью номера, Жюльюс пришел в себя; теперь его стерегла полиция. Он написал множество писем и телеграмм и сам отнес их на почту.

Когда он вернулся, ему сообщили, что его спрашивала какая-то дама; она не назвала себя и дожидается в читальне. Жюльюс прошел туда и был немало удивлен, узнав Каролу.

Не в первой комнате, а во второй, более укромной, маленькой и довольно темной, она сидела вполоборота на углу самого дальнего стола и от нечего делать рассеянно листала какой-то альбом. Когда вошел Жюльюс, она встала – скорее смущенно, чем радушно. Под черной накидкой была видна темная, простая, почти не безвкусная кофточка, зато крикливая, хоть и черная, шляпка неприятно обращала на себя внимание.

– Простите мне мою смелость, граф; сама не знаю, как у меня стало духу войти сюда в гостиницу и спросить вас, но вы вчера так учтиво мне поклонились… К тому же то, что я скажу вам, очень важно.