Подземелья Ватикана

Странный звук его вздохов разбудил меж тем Каролу. Теперь, стоя на коленях около кровати, он бил себя кулаками в тщедушную грудь, и изумленная Карола слушала, как он стучит зубами и, сквозь рыдания, твердит:

— Спасайся, кто может! Церковь рушится…

Наконец, не выдержав:

— Да что это с тобой, старичок? Или ты рехнулся?

Он обернулся к ней:

— Я вас прошу, мадам Карола, оставьте меня… Мне необходимо остаться одному. Мы увидимся завтра утром.

Затем, так как, в конце концов, он винил только самого себя, он тихонько поцеловал ее в плечо:

— Ах, вы не знаете, как ужасно то, что мы сделали. Нет, нет! Вы не знаете. Вам этого никогда не узнать.

III

Под пышным титулом «Крестовый поход во имя освобождения папы», мошенническое предприятие покрыло своими темными разветвлениями целый ряд департаментов Франции; Протос, вирмонтальский лже-каноник, был не единственным его агентом, равно как и графиня де Сен-При не единственной его жертвой. И не все жертвы оказывались в одинаковой степени податливы, хотя бы даже агенты и проявляли одинаковое искусство. Сам Протос, школьный товарищ Лафкадио, должен был, после работы, держать ухо востро; он жил в вечном страхе, как бы духовенство, настоящее, не узнало об этом деле, и на то, чтобы обеспечить свой тыл, он тратил не меньше изобретательности, чем на продвижение вперед; но он был разнообразен и, к тому же, имел великолепных сотрудников; во всей поголовно шайке (она называлась «Тысяченожкой») царили изумительное единодушие и дисциплина.

Извещенный в тот же вечер Батистеном о прибытии иностранца и изрядно обеспокоенный тем, что тот оказался приезжим из По, Протос на утро, в семь часов, явился к Кароле. Та еще спала.

Сведения, которые он от нее получил, ее сбивчивый рассказ о сокрушении «паломника» (так она прозвала Амедея), об его уверениях и слезах, не оставляли в нем сомнений. Было очевидно, что проповедь в По принесла плоды; но не совсем такие, как того мог бы желать Протос; надо было не спускать глаз с этого простоватого крестоносца, который своей неловкостью мог выдать то, чего не следует…

— Ну, пропусти меня, — вдруг заявил он Кароле.

Эта фраза могла бы показаться странной, потому что Карола лежала в постели; но странностями Протос не смущался. Он поставил одно колено на кровать; другим коленом перешагнул через лежащую и сделал такой ловкий пируэт, что, слегка оттолкнув кровать, очутился вдруг между ней и стеной. Для Каролы такой прием не был, по-видимому, новостью, потому что она спросила только:

— Что ты намерен делать?

— Одеться священником, — так же просто отвечал Протос.

— Ты выйдешь отсюда?

Протос подумал, потом:

— Да, пожалуй, так будет естественнее.

С этими словами он нагнулся и нажал кнопку потайной двери, скрытой в стенной обшивке и такой низкой. что кровать заслоняла ее совершенно. Когда он пролез в дверь, Карола схватила его за плечо:

— Послушай, — сказала она ему серьезным голосом, — этого ты не смей обижать.

— Да я же тебе говорю, что оденусь священником!

Как только он исчез, Карола встала и начала одеваться.

Я не знаю, как, собственно смотреть на Каролу Венитекуа. Это ее восклицание заставляет меня думать, что сердце у нее еще не слишком глубоко испорчено. Так иногда, на самом дне падения, вдруг открывается странная нежность чувства, подобно тому как посреди навозной кучи вырастает голубой цветок. Послушная и преданная по природе, Карола, как это часто бывает у женщин, нуждалась в руководителе. Покинутая Лафкадио, она тотчас же бросилась на поиски своего прежнего возлюбленного, Протоса, — с досады, назло, чтобы отомстить. Ей снова пришлось пережить тяжелые дни; а Протос, как только она его разыскала, снова сделал из нее свою вещь. Ибо Протос любил властвовать.

Другой человек мог бы поднять, спасти эту женщину. Но этого нужно было бы, во-первых, захотеть. А Протос, наоборот, словно нарочно старался ее принизить. Мы видели, каких постыдных услуг требовал от нее этот бандит; правда, могло казаться, что она не особенно этому и противится; но, когда человеческая душа восстает против своей позорной судьбы, она иной раз и сама не замечает своих первых порывов; только любовь помогает сказаться тайному возмущению. Или Карола влюбилась в Амедея? Такое предположение было бы слишком смело; но, прикоснувшись к этой чистоте, ее испорченность смутилась; и восклицание, которое я привел, несомненно вырвалось из сердца.

Протос вернулся. Он не переоделся. Он держал в руке кипу платья, которую и положил на стул.

— Ну, что же ты? — спросила она.

— Сначала схожу на почту и посмотрю его корреспонденцию. Я переоденусь в полдень. Дай мне зеркало.

Он подошел к окну и, склонившись над своим отражением, прилепил темнорусые усики, подстриженные вровень с губой, чуть светлее, чем собственные волосы.

— Позови Басистена.

Карола кончала одеваться. Она потянула за шнурок у двери.

— Я тебе говорил, что не желаю, чтобы ты носила эти запонки. Ты обращаешь на себя внимание.

— Ты же знаешь, кто их мне их подарил.

— Вот именно.

— Уж не ревнуешь ли ты?

— Дура!

В эту минуту Батистен постучался и вошел.