— И куда ты намылился, Стейнмод? — строго спросила она голосом, который совсем не вязался с её заспанным видом.
— Я… погулять.
Его же голос осип. Ещё ни разу в жизни ему не приходилось лгать тётушке. Ещё ни разу он ей не перечил.
— Время видел? Ночь на дворе, даже петухи спят ещё. Быстро в кровать.
Стейн упрямо вздёрнул подбородок, но остался стоять на месте. Тётушку он любил. Она заменила ему родителей, но… Впервые в жизни он стоял на пороге в новый, неизведанный мир. Мир магии и волшебства. Мир, о котором он мечтал долгими тёмными ночами, загадывая желания на падающие звёзды и первые рассветные лучи. И он не мог отступить. Не сейчас.
— Не могу…
Он пятился к двери, не отводя взгляда от тётушки.
— Мне нужно, понимаешь? — почти с мольбой промолвил он.
Тётушка только сильнее нахмурила брови. Даже сейчас, в ночной рубашке и с убранными под чепец волосами, она не растеряла своего грозного вида. Она было сделала шаг вперёд, но Стейн опрометью кинулся за дверь дома, зная, что если уступит — мир, который готова была подарить ему Венди, останется яркой и красивой сказкой, годной лишь на то, чтобы рассказывать её деревенским малышам.
— Стейнмод… — растерянно проговорила тётушка, теряя весь свой суровый вид.
Он оглянулся, даже не замечая, что щиколотки тонут в холодном вязком тумане.
— Прости.
И бросился за калитку, и дальше — вдоль холма, к берегам Вольденграса. Туда, где ждала его Венди. Он ещё долго слышал, как, надрывно рыдая, звала его тётушка. Знал, что завтра с утра уже не увидит её руки, привычными движениями замешивающие тесто на хлеб. Завтра она не назовёт его полным именем и не будет ругать за нетронутый обед. Завтра… Начнётся совсем другая жизнь. И пусть сейчас немного больно — это рвутся путы, связывающие его с человеческим миром. И пусть рвутся. Старый Стейнмод остаётся здесь, чтобы больше никогда не вернуться.
— Да чтоб тебя, — стукнул он кулаком по входной двери, когда та со скрипом закрылась. Внутри всё было так же, как и десять лет назад. Всё так же кухонька, ютящаяся в углу дома, была украшена зеленью в глиняных горшках. Со стен свисали пучки сушеного лука и чеснока, а в миниатюрных баночках на полках теснились специи. Гретта любила готовить.
— Пап? — из угла вылез парнишка, которого Стейн не заметил. Его рыжие вихры, обычно торчащие во все стороны, грязными прядями свисали на щёки, мокрые от слёз. Он старался держаться, но эти солёные водопады, казалось, были бесконечны.
— Да, Альв. Как ты? — спросил Стейн и сам поморщился от того, насколько безразлично прозвучал его голос. Все чувства будто умерли, исчезли, оставив внутри лишь пустоту.
— Я… — парнишка почесал за ухом и запнулся.
— Что?
— Я к бабушке уйду, можно? — наконец, собравшись с духом, выпалил он.
— Да, давай я тебя соберу. Ты это хорошо придумал, — мужчина присел перед Альвом и большими пальцами утёр слезинки с его глаз, — ей сейчас очень тяжело. Не должны дети умирать раньше родителей, не должны. Побудь с ней, пока не полегчает.
— Нет, пап. Ты не понял. — Альв отстранился и внимательно посмотрел в глаза Стейну. — Я навсегда.