— Спросил, — ответил Андрей, — он же все время был в сознании. Он сказал, что это сделали...
— Призраки, — перебила его Таня.
— Откуда ты знаешь? — разочарованно протянул рыбак.
— Отрезанные пальцы — убийство Людоеда, — словно говоря сама с собой, произнесла Таня, — вырезанные глаза... Ритуал Хабратц Хэрсе Хэор Бохер... Похоже, она тренируются на самых зверских убийствах.
— Что ты такое говоришь? — перепугался Андрей. — С тобой все в порядке?
— Ничего, все в порядке, — успокоила его Таня, — ты все равно не поймешь.
Матрена уже поджидала их. Она показала место в саду, где можно было спрятать лодку. Рваного перенесли в дом. Матрена тут же занялась им. Чтобы ей не мешать, Андрей и Таня спустились в сад.
— Что ты увидела там, в крепости? — спросил рыбак. — Может, объяснишь?
— Объясню, — кивнула Таня, — потом.
— Призраки — они действительно призраки, или... — Он вопросительно смотрел на нее.
— Или, — кивнула Таня, — не призраки. Живые люди. Ну, может, не совсем живые. Но очень близко к тому.
— А что ты увидела там для себя? — прямо спросил Андрей.
— В каком смысле? — перепугалась Таня.
— Ты изменилась, — он не сводил с нее внимательных глаз, — ты стала совершенно другой... Как будто... не знаю...
— Я встретилась со своим прошлым, — с печалью произнесла Таня.
— И это прошлое... Оно оказалось хорошим?
— Оно оказалось ужасным, — все так же печально усмехнулась Таня. — Я пойду к себе. Мне надо отдохнуть.
Только через три часа Матрена позвала их. Состояние Рваного оказалось очень серьезным. Она дала ему сонного отвара, и он заснул.
— Его пытали, — сказала Матрена, — жестоко. Отрезали пальцы — причем резали их медленно, один за другим, тупым ножом. На животе у него продольный разрез, пришлось зашить. Но внутренние органы вроде без повреждений. А вот на спине... там хуже. Со спины у него полосками срезали кожу, заживо, причем не один раз. Раны загноились, покрылись струпьями. Выздоровление займет очень много времени.
— Он будет жить? — не надеясь на положительный ответ, спросила Таня.
— Будет, — убежденно кивнула Матрена. — Он мужик еще молодой, сильный. Крепкий, закаленный организм. Тем более, что внутренние органы не повреждены. В общем, это уже мое дело. Есть еще сильное обезвоживание — ему долго не давали пить. Но с этим я тоже справлюсь. Так что выживет, и будет злобствовать пуще прежнего, — и тут она неожиданно для них улыбнулась.
— Какой бы замечательный врач получился из вас! — вздохнула Таня, с печалью вспоминая о докторе Петровском.
— Есть еще кое-что, — Матрена вдруг посмотрела на Таню со странным выражением лица. — Вот это было у него на груди. Примотано так крепко, что и не снять было. Открой.
Она протянула Тане медальон. Таня раскрыла. На одной половинке была фотография молодой очень красивой женщины с темными волосами. На другой — снимок младенца нескольких месяцев от роду. Девочки — судя по чепчику, обильно украшенному кружевами. Обе фотографии были подписаны. Под снимком женщины внизу была подпись: «Княгиня Софья Шаховская». Под снимком младенца — «Княжна Татьяна Шаховская».
Сердце Тани выскакивало из груди.
— Это... — голос ее дрогнул, — это...
— Я вспомнила фамилию ребенка, — вдруг произнесла Матрена: — Княжна Шаховская. Это ты. А женщина — твоя мать.
Дрожащими руками Таня поднесла фотографию женщины к губам. От ее теплого дыхания снимок запотел. Но ей вдруг показалось, что женщина улыбается, а ее лучистые глаза смотрят с той самой любовью и нежностью, которые однажды, в самый страшный момент, она уже ощутила в своей жизни.
— Он проснется — все расскажет, гад, — вдруг мрачно сказала знахарка.
Но Таня не слышала ее слов. По ее щекам текли слезы. Они лились обжигающим, светлым потоком, словно освобождая ее душу, и Таня знала, что выйдет из этого испытания очищенной от всей скверны, которая прилипла к ней в прошлой жизни. Душа ее рождалась заново. И путеводными звездами в ней были яркие глаза женщины, которая всегда, теперь Таня знала это, оставалась с ней, чтобы ободрить и защитить.
Это были слезы очищения, облагораживающие, очищающие ее заскорузлую душу. Таня все смотрела и смотрела на две фотографии — мать и дочь рядом. Матрена и Андрей, стараясь двигаться очень тихо, незаметно вышли из комнаты, оставив ее наедине с собственной судьбой...
Рваный открыл глаза только к вечеру. Таня провела у его постели несколько часов. Когда он очнулся, когда мысль яркой искрой промелькнула в ставших его более ясными глазах, она без церемоний сунула ему под нос медальон.
— Говори, — голос ее звучал твердо, а лицо было мрачным.
Рваный заметно занервничал. Благодаря снадобьям Матрены боли мучили его уже не так сильно, но физически он был совершенно разбит.
— Говори всё, — сурово велела Таня, — иначе тебе не поздоровится. Верну туда, откуда ты сбежал.
— Я не украл... — Рваный, лежащий на ложе страданий, больной, израненный, выглядел жалко, но Тане не было его жаль.