Подводное царство

– Он не сбежал, – шепчу я, вытирая мокрые глаза.

Мать засмеялась.

– Ну зачем ему сбегать по-твоему? – я поднимаю на неё глаза. – Он же любит нас. Он всегда нас любил, и всё у нас было замечательно.

– Я не знаю, потому что он мне не ответил, – улыбается она с сигаретой во рту, – а ты знаешь, вот что сделай. Ты пойди вот прямо сейчас на озеро и спроси у него. Давай, чего сидишь, – она хватает меня за руку, – вставай.

– Я не хочу.

Она крепче сжимает мне руку и улыбается:

– Вставай! Давай, чего же ты ждёшь? Иди и спроси сам у своего любимого папаши. Тут недалеко же, мигом добежишь. Пойди и спроси у него, почему он нас оставил, и псину эту тупую с собой захвати.

С улицы раздались негромкие завывания Шарика, а мать поднимает глаза к потолку и кричит:

– Господи, ну сколько ещё эта тупая собака будет скулить? Когда она уже наконец сдохнет?

Я вырываю руку из её костлявой сухой руки, и мать опускает на меня злобный взгляд. Её глаза стали вдруг чёрными, а брови нахмурились. Она выглядит ещё злее, чем обычно.

– Вставай из-за стола и не садись за него больше, если тебе не по душе есть то, что дают, – с этими словами она хватает тарелку с пюре и бросает её на пол. Тарелка разбивается, и ошмётки пюре разлетаются по всему полу. Затем мать вновь хватает меня за руку и притягивает к себе. Я падаю со стула на пол, сижу на коленях, а мать смотрит на меня и злобно рычит:

– Собирай свои вещи, забирай эту шавку и проваливай из моего дома к любимому папаше, если тебе плевать на человека, который делает для тебя всё, что может. Кормит, одевает, обувает. Вставай и иди, – кричит она, – спроси его, зачем он нас оставил. А когда он тебе ответит, вернись ко мне и всё расскажи.

Мои мокрые и красные глаза смотрят в пол на куски тарелки и ошмётки пюре, а руки нервно трясутся. Мать затягивается сигаретой свободной рукой, пока второй держит мою руку, а затем спрашивает, хочу ли я что-то ещё сказать.

– Папа любил нас.

Она вновь смеётся, обнажив жëлтые уродливые зубы.

– Так иди тогда и спроси у него, почему он нас бросил, – она сильно держит меня за руку, смотрит прямо мне в глаза, а её губа непроизвольно приподнимается, – только забери свою тупую псину.

Я смотрю на неё, мой голос дрожит, и слёзы стекают по щекам

– Шарик не тупая псина, – шепчу я.

– Что? Что ты там бормочешь? Встань, прибери здесь и вали к своему папаше, – рычит она и вновь затягивается сигаретой.

– Ты ничего не знаешь и не понимаешь. Папа любит нас.

Она дергает меня за руку и, немного приподняв меня, шипит:

– Закрой свой поганый рот, щенок, и не смей больше упоминать этого подлеца в моём доме.

– Ты ничего не знаешь и не имеешь права его осуждать.

– Заткнись, – кричит мать, и её лицо наливается кровью.

– Ты же не была такой злой. Почему? Почему ты нас всех так ненавидишь?

– Я тебе ещё раз повторяю, закрой рот, сосунок.

– За что? За что ты так со мной? – слёзы стекают по моим красным щекам, и я практически уже рыдаю, пока она трясëт меня за руку, требуя заткнуться. – А может и правильно? Правильно, что он исчез, узнал, какая ты злая на самом деле и исчез. Я бы тоже исчез, если бы мог.

– Что? – заорала мать, – Что ты сказал?

– Я бы тоже хотел…

Она размахивается свободной рукой и со всей силой ударяет меня по левой щеке. Так сильно, что весь мир в моей голове превращается в взрыв. На мгновение он стал ярко красным облаком, каким оно бывает в закате перед дождливым днём, а затем мир стал абсолютной темнотой, словно все лампочки в мире и все звезды, и даже солнце погасли. Я падаю на пол, на секунду отключившись, а когда открываю глаза, я вижу красное от злости лицо матери. Она всё так же сидит на табурете возле стола с сигаретой в руке, смотрит на меня и медленно выговаривает слова.

– Не смей больше.

Пауза

– Никогда.

Пауза.

– Упоминать этого человека в моём доме.

Пауза

– Слышишь?

Я не отвечаю.

– Ты меня слышишь? – громче повторяет она.

Я киваю.

– Вот и договорились, – она встаëт из-за стола, стряхивает пепел с сигареты, – не забудь тут прибраться.

На улице еле слышно завывает Шарик, и мать, скорчив гримасу боли, шагает в сторону комнаты.

– Господи, скорее бы он уже сдох, – шипит она и, выйдя из кухни, закрывает за собой дверь.

Я лежу на полу, щека сильно горит, а руки щиплет от ссадин. Вокруг осколки от тарелки, ошмётки пюре и пепел от сигарет. Я лежу и понимаю, что я не смогу дождаться отца. Я не могу сделать вид, что мне всё равно. Я не готов жить настоящим и наслаждаться жизнью. Жить каждый день вот так – невозможно.

Когда люди обсуждают что-либо, вот что угодно, они рано или поздно начинают обсуждать моего отца, а я слушаю. Я слушаю и улыбаюсь, потому что знаю правду.

Ведь он сам мне всё рассказал.