Подвиг продолжается

Еще час назад он ненавидел Сараенка лютой ненавистью. И не только потому, что не мог простить этому бандиту свою собственную слабость. Василий Самсонович очень любил детей. На улицах Отрады он пристально разглядывал лица подростков, тревожась, беспокоясь об их судьбе. Ведь один негодяй вроде Сараенка способен втянуть в преступную жизнь десятки хороших, но таких еще несмышленых пацанов.

А сейчас словно перегорела эта ненависть в душе инспектора. Только одного хотелось ему: вся Отрада должна видеть, что пришел конец бандитским штучкам.

Никакого транспорта у Луценко под рукой не было. А и был бы, все равно не поехал бы инспектор с арестованным. Шагал он с наганом в руке позади Сараенка через всю Старую Ограду. И два синих кубика, совсем недавно сменивших треугольники на петлицах инспектора, как-то особо весело светились на солнце. Было это для жителей весьма и весьма наглядно, получше всяких душеспасительных бесед. А кто не сумел лично полюбоваться редким зрелищем, тому — Луценко не сомневался — передадут со всеми подробностями.

Конец Сараенка

Такой квадратной спины не было, пожалуй, больше ни у кого в Старой Отраде. Луценко невольно приостановился в воротах. Нет, неспроста явился сюда старый Пантелеев. Интересно, давно он приступки считает? На самом солнцепеке стоит, с непокрытой головой, ну прямо богомолец перед монастырской оградой. Небось, сыновьи грехи надеется замолить, кулацкая душа...

Инспектор поправил фуражку, согнал под ремнем складки с гимнастерки и, хотя ноги гудели от усталости, печатным шагом прошел через двор, поднялся, не оглядываясь, по деревянной лестнице в свою резиденцию.

Он был уверен, что лестница сейчас же заскрипит под грузными шагами. И потому мгновенно вытащил из стола папку с бумагами, подпер голову ладонями и углубился в изучение очередной жалобы на завмага Шевченко. Но прошло пять, десять, двадцать минут, а знойную тишину нарушало лишь назойливое жужжание шмеля где-то за дверью.

Обостренное любопытство заставило молодого инспектора осторожно выглянуть в окно. Старый Пантелеев угрюмо и неподвижно стоял на прежнем месте, вперившись взглядом в нижние ступеньки. Крупные, как слезы, капли пота градом катились с крутого лба на дубленые складки щек. Коренастый, в кремовой, вышитой на груди косоворотке, подпоясанный цветным шнурком, он казался каменной глыбой.

Но было все-таки в фигуре Пантелеева, в его позе просителя что-то жалкое, приниженное. Словом, если хотел старик разжалобить инспектора, то наполовину добился своего. Василий Самсонович неожиданно почувствовал, как защемило вдруг в груди. Это было совсем ни к чему.

Стараясь подавить непрошеное чувство, он усмехнулся и, словно убеждая самого себя, произнес вслух:

— На жалость напирает, куркуль. На выдержку задумал взять! Ну-ну, давай, кто кого...

Василий Самсонович не понимал психологии Пантелеева, и это злило, как все непонятное. Хозяйство у старика было самым крепким во всей Отраде. И при таком богатстве сын — грабитель! Неужто старик жалел Сараенку деньги? А может, наоборот: сам пользовался награбленным?

Чертыхнувшись, инспектор снова сел за стол, повернул мысли в другом направлении. Настроение у него было неважное. И он знал причину. Неделю назад Ивана Ивановича Топилина перевели с повышением в другую область. А новый начальник 6-го отделения Мирон Петрович Василенко воспринял арест Сараенка до обидного равнодушно. Даже не спросил ничего. Выслушал, молча поглядел протоколы, молча же отпустил. Впрочем, откуда ему знать, что означает этот факт для инспектора 4-го участка? Воюет Луценко с преступностью, стало быть, служит человек добросовестно. И ладно. А переживания что? Переживания — дело сугубо личное...

Да, Топилин был другого склада. И опять вспомнилось Луценко, как приехал три года назад в Сталинград с Харьковщины, из родного колхоза «13 лет РККА», как толкался недели три без работы, как устроился, наконец, на строительство Сталгрэса на гравиемойку. Мастер приметил старательность паренька, помог перейти учеником арматурщика. Это сулило уважаемую профессию.

Как-то после рабочего собрания председатель профсоюза Фомин оставил дюжину парней и стал агитировать их вступить в осодмил. Согласились не все. Луценко поднял руку без колебаний. Вечером добровольцы явились в 13-й деревянный дом Сталгрэса, заполнили анкеты, получили удостоверения.

С упоением ходил Луценко после работы в отделение милиции. Изредка ему давали самостоятельные задания, а чаще патрулировал он с кем-нибудь из милиционеров. За лето сделался в отделении своим человеком. И уже не удивился, когда предложили ему перейти на работу в милицию.

Но начальник отдела кадров строительства вскипел.