Подвиг продолжается

— Было это осенью, — рассказывал как-то милиционерам Маняшин. — Поздно вечером поп Троицкой церкви Донсков возвращался с крестин. Наугощался он так, что в трамвай сел «еле можаху». В вагоне «носителя благодати» стало «травить». Пассажиры, конечно, возмутились. Милиционер 4-то отделения задержал пьяного «духовного отца». Составил протокол.

Попу грозил скандал, и он на другой же день прислал милиционеру с верующим Гробовым «даяние». Милиционер, не будь промах, в присутствии свидетелей 500 рублей взял и тут же доложил начальнику. Незадачливый поп угодил под суд. Не всякое «даяние» — благо. А милиционер заслужил самое главное — уважение товарищей...

Когда расходились, кто-то ив молодых с досадой заметил ветерану 2-го отделения Александру Беккеру:

— А фамилию того милиционера начальник почему-то не назвал.

— Да это он сам и был, наш начальник Георгий Иванович. Не иначе... — улыбнулся Беккер.

Он знал скромность Маняшина и в то же время понимал, как необходимы молодым милиционерам такие беседы. Ведь в отделении служило немало молодых парней, вчерашних крестьян и рабочих, малограмотных, плохо разбирающихся в политике. Маняшин и его помощник — политический руководитель Снегур — убедили почти всех, у кого не доставало грамоты, посещать ликбез, открывшийся для работников милиции в клубе имени Воровского.

Ходить в этот клуб было интересно. Можно было послушать громкую читку газет, посидеть на политической беседе, посмотреть любительский спектакль.

Помогли 2-му отделению и шефы — деревообделочники. Вскоре после Октябрьского праздника в отделении состоялся торжественный вечер. Рабочие подарили милиционерам шефское Красное знамя. Договорились о тесной дружбе, о связи. Шефы приобрели для милиции библиотеку популярной литературы, и вскоре она стала лучшей милицейской библиотекой в городе.

* * *

Маняшин получил донесение, что в глухом переулке в небольшом двухэтажном деревянном доме, прилепившемся на краю крутого оврага, некая Пономарева содержит подпольный трактир, торгует самогоном собственного производства. Решили сделать внезапный ночной налет на подозрительный дом. Маняшин сам возглавил операцию.

Приклады винтовок забарабанили в двери как раз в тот момент, когда в разрисованных морозом окнах погас свет. Насквозь промерзший милиционер, который с вечера вел наблюдение, еле унимая дрожь, доложил начальнику, что в дом в разное время вошли пятеро мужчин, но никто еще не выходил. Пьяных песен и буйных криков тоже не было слышно. Гости вели себя тихо. Маняшина это несколько озадачило. По внешним признакам подозрительный дом на разгульное питейное заведение не походил.

Дверь открыла растрепанная грудастая хозяйка в меховом манто, накинутом на голые плечи. Увидев милицию, она отпрянула, как ужаленная, и застучала каблуками по деревянной лестнице на второй этаж.

— Налет, девки! Налет! — истошно кричала она в закрытые двери комнат.

Маняшин устремился за ней. В прокуренной столовой он чуть не опрокинул большой стол, заставленный недопитыми бутылками и тарелками. Милиционеры и понятые торопливо зажгли какие нашлись лампы и свечи и перекрыли все выходы из дома.

В гостиную из разных комнат выскакивали полураздетые девицы. За ними появились и растерянные гости, на ходу застегивая пуговицы, поправляя подтяжки. Стало ясно: был здесь не подпольный трактир, а тайный дом свиданий.

Маняшин усадил перед собой всхлипывающую хозяйку, принялся писать протокол обыска. Понятые и милиционеры вносили в гостиную извлеченные из комнат и подвальные тайников улики преступных занятий Пономаревой. Видное место заняли четверти с самогоном.

Милиционеры еле удерживали беснующихся девиц. Лишь самая молодая из них, с черными распущенными косами, безучастно опустилась на табуретку и молчала.

— Фроська! — кричали ей девицы. — Ты что, омертвела? Бей их, лягавых. Все одно теперь, кончилась наша сладкая жизнь!

Но Фроська сидела, как каменная...

Утром Маняшин самой последней вызвал на допрос из арестантского помещения Фроську. Она казалась ему не похожей на своих товарок: лживых, крикливых, бесстыжих.

Фрося вошла неслышно. Села на предложенный ей стул покорно, усталая, обреченная. Рассказывала, словно исповедовалась, долго и обстоятельно о себе и о том доме, откуда привели ее в милицию.