Подвиг пермских чекистов

Номер гостиницы германского посольства, где проживал полковник Генрих Ашенбреннер, окнами выходил на улицу Веснина. Он знал, что это его временная пристань, в Москве осталось ему служить недолго, и потому безропотно сносил сложности гостиничного бытия. Однако очевидны были и плюсы. «Постоялый двор», как он называл посольское общежитие, находился в центре Москвы, можно было, не прибегая к коммунальному транспорту, а лишь пройдя по Бульварному кольцу, выйти к самому посольству, которое издавна находилось на улице Станиславского.

Он гордился своим знанием Москвы. В отличие от коллег, да и от многих москвичей, улицы называл только их новыми именами. Для него не существовало ни Денежного переулка, ни Леонтьевского переулка, а были улицы Веснина и Станиславского, переименованные в честь знаменитого архитектора и еще более знаменитого деятеля театра.

Ранг военно-воздушного атташе давал полковнику Ашенбреннеру определенное положение в обществе, а то обстоятельство, что служба его протекала в Москве, делало его и вовсе заметным. Он, конечно, не мог не знать, что постоянно находился в поле зрения тех берлинских ведомств, от которых зависела не только карьера, а сама жизнь человека, но добрый бог пока его миловал. Он исправно делал свое дело, собирал доступную ему информацию и хвалил себя за смелость суждений.

Он не разделял мнений ни военного атташе генерала Кестринга, ни его помощника полковника Кребса о военных возможностях русских. Когда в прошлом году они возвращались в одном автомобиле с военного парада на Красной площади, Кребс, явно стараясь угодить своему шефу, бросил: «Детские игрушки». Тот согласно улыбнулся, а Ашенбреннер промолчал, но подумал: «Поразительная недальновидность!»

В самое последнее время это ощущение особенно усилилось. Неожиданно и срочно вызвали в Берлин генерала Кестринга, вскоре был вызван в министерство иностранных дел сам фон Шуленбург. Эти поспешные выезды посла и военного атташе предвещали какие-то события. Хотя о чем еще, как не о войне, может идти речь, когда граница до того насыщена войсками и боевой техникой, что походит на замершую линию фронта.

— Поживем — увидим, — вслух сказал на хорошем русском языке Ашенбреннер.

Он взглянул на часы, мысленно пожурил себя за пристрастие к праздному лежанию и стал собираться. Тонко зажужжала электробритва, приятно освежила плечи тугая струя воды; он надел свежую рубашку, быстро повязал галстук и оглядел себя в зеркале.

— Что день грядущий мне готовит? — опять по-русски вопросил он себя, подражая известному московскому тенору.

План у него был такой: обычные свои полчаса погулять по бульвару, затем позавтракать в приглянувшемся кафе и где-то около полудня явиться в посольство. Он уже надел плащ и взял в руки шляпу, когда раздался осторожный стук в дверь. На пороге стоял посольский шофер. Он слегка поклонился Ашенбреннеру и, безучастно глядя ему в лицо, быстро проговорил:

— Герр оберст, вас срочно требуют. Автомобиль у подъезда.

Коротка дорога до посольства. В машине Ашенбреннер едва успел перебрать в уме события последних дней и, не остановив ни на чем внимания, подумал: «Что-нибудь из Берлина».

Посольский особняк в этот утренний час чем-то походил на театральную декорацию. Массивная дверь и причудливый балкончик над нею наделяли фасад стилями двух различных эпох. А увенчанные лепными украшениями двенадцать окон на обоих этажах смывали это различие. Красивый особняк, но какой-то игрушечный.

Машина, миновав постового, въехала во двор, и Ашенбреннер торопливо вошел в здание. На лестнице его встретила секретарша. Приложив палец к губам, она отвела его в сторону и шепотом сообщила:

— Прибыла важная персона из Берлина. Не то от Канариса, не то от Шелленберга. Ожидает вас в кабинете.

Ашенбреннер вдруг почувствовал, как он жутко голоден. Но было уже не до завтрака. Он тут же снял плащ и шляпу, передал их секретарше и, мельком взглянув на себя в зеркало, направился в кабинет, где его ждал таинственный гость из Берлина, представлявший то ли военную разведку, то ли разведслужбу гестапо.

Час-полтора или дольше длилась беседа за дверью, обитой кожей? Скорее всего Ашенбреннер не ответил бы на этот вопрос. Он вышел из кабинета осунувшийся, даже как будто постаревший, потер пальцами лоб, словно вспоминая, куда ему нужно идти, вопреки своим правилам натощак выпил стакан минеральной воды, стоявшей неподалеку на столике, и только после этого направился к себе.

Секретарша сразу поняла, что ему не до вопросов, и только спросила:

— Герр оберст приготовил поручения?

Он не очень-то вежливо махнул рукой, и она моментально скрылась за дверью.

«Вот пришел и мой черед», — думал тем временем Ашенбреннер. Он даже про себя в суеверном страхе не называл то ведомство, которое почтило его своим вниманием. «В интересах великой Германии» — каков аргумент! Но ничего не возразишь, если не хочешь однажды проснуться или, лучше сказать, не проснуться, в родном Берлине, в доме на Вильгельмштрасе, 8»[1].

И он промолчал.

Он согласился.