Подвиг

У последнего замечания Брауна были свои основания. Между Большим и Малым Диомидом проходит знаменитая граница дней, где пароходы, идущие на восток, прибавляют одни сутки к своему счету. У нас на «Улангае» это было поводом для всевозможных шуток и разговоров, когда пароход шел по Берингову проливу: «На левом борту у нас воскресенье, день отдыха, а на правом понедельник — полный аврал».

Кыммыиргин вопросительно смотрит на меня. Что я скажу по поводу этого? Американский эскимос, наверно, здорово поддел русских, недаром эскимосов зовут «эккергаулин» — «ротастые». Они умеют говорить.

Название «эккергаулин» имеет другое происхождение. Так зовут эскимосов потому, что до прихода американцев они имели обыкновение прорезать щеки и вставлять в них для украшения палки, моржовые зубы и стеклянные пуговицы. Сейчас этот обычай больше не существует.

Сам себя эскимос называет «инныпек», или, попросту, «человек». Так же, впрочем, называют себя и чукчи — «ораведлан» («люди», ограничивая своим племенем пределы человечества. Люди разделяются на два рода: анкатлин (береговые) и чаучуван (оленные). Все остальные народы мира — это не люди, а тангитан — чужаки. Только в последние годы у чукчей и эскимосов Берингова пролива начинают прививаться названия «американ», «русситлин», «норвэитлин». Оленные чукчи до сих пор называют русских «мельгитангитан» — «огненные чужаки». В память о том, вероятно, как первые русские завоеватели края уничтожали огнем туземные селения. Американцы до сих пор называются у них «пинакутангитан» — «чужаки с брусковым чаем». Норвежцы — «люлютульхин» — «усатые люди».

…В честь американских гостей уэлленцы устроили большой крисмэс. Этим словом у них обозначается всякий праздник, торжество и даже воскресенье (эскимосы набожны и празднуют воскресенье). Я не сразу догадался, что это слово, вошедшее в язык уэлленских чукчей, не что иное, как английское «кристмес» — «рождество». Франк пришёл в рик просить, чтобы дали помещение для крисмэса. Им отдали все четыре комнаты канцелярии. Столы и стулья были вынесены в комнату председателя и в школу.

И гости, и хозяева, пестро разодетые в цветные рубашки, набились в помещение рика. К передней стене сели шесть стариков с огромными бубнами в руках. Каждый ярар (бубен) был в три четверти метра диаметром, широкий и плоский, с желтой пятнистой кожей, туго растянутой, как человеческое брюхо.

Самый старый из стариков ударил длинной дрожащей колотушкой в центр бубна. Пронесся глухой вибрирующий звук, похожий на пение оборванной струны. С веселым усердием и неподвижными лицами все ударили по бубнам. «Аайнгааа-а-ай», — запел Рентыиргин заунывно и в нос. «Ах-ах-айанга-йа-йа», — повторили старики. Одним и тем же движением они подымали гибкую колотушку вверх и опускали ее на гулкую кожу, словно по команде раскрывая рот и тряся головой.

Шесть бубнов производили оглушительный и печальный грохот. Иногда стук учащался. Колотушки ударяли плашмя по всему бубну, захватывая оба его края, и тогда звук получался пустой и щелкающий, как хлопанье мокрого паруса.

— Айайа-йа-йа! — закричал Рентыиргин.

Куда я (знаю!) поеду?
Поеду я в лодке на остров Диомида.
А что я привезу назад?
Деревянную лодку с руль-мотором.
А кто меня на берегу встретит?
Уэлленские девушки, уэлленские девушки!

— Хо, хо, хо! Пляшите, подымайте рукавицы! — радостно взвизгнул он, бросая перед собой короткие кожаные перчатки, обтянутые красной тесьмой. По туземному обыкновению, танцевать нельзя без перчаток даже тогда, когда происходят пляски в пологе и все танцуют голыми, как, например, во время праздника кита. Почти как в Европе — бальные перчатки.

Первыми танцевали худые, щуплые юноши — Кыммыиргин, Та-Айонвот, Ныкитта. Надев перчатки, они застенчиво и неуклюже переступали с ноги на ногу, выбрасывая вверх руки, завывали тонким голосом, подражая крикам песца:

Кто эта женщина — она без пальцев — совсем
              не работает?
Она плохая, белая, как вошь,
Кожа мягкая, руки слабые,—
Это жена русского начальника.

В песне говорится о жене одного из сотрудников рика, прожившей здесь зиму.

— Вот так, вот так! Кайгуа! Правда!

Все надрывались от смеха.

— О хитрец Ныпеуге! Как ловко говорил про русскую женщину! А ну спой еще, спой!

Ныпеуге не заставил себя просить. Он выкинул руки вперед и, тряся головой, запел: