Подвиг 1988 № 06 (Приложение к журналу «Сельская молодежь»)

— Я теперь вот о чем думаю, — начал он издалека. — Полностью удовлетворенными мы себя сейчас чувствовать еще не можем. Нет, я не о том, сколько мы заработали, я насчет того, что пока мы все наше добро не пристроим надежно в городе, не сядем тихонько за стол в своем гостиничном номере, чтобы на нем лежали перевязанные пачки денег, мы не имеем права считать, что они нам уже принадлежат.

— Последние недели мне эта мысль тоже покоя не дает, — сказал старик. — Возвращение будет непростым. Это, пожалуй, самый трудный этап. Тут и бандиты, и всякие несчастные случаи в пути, и земельная полиция, которой не терпится узнать, что это мы везем. Обнаружит она желтый песок, вот и выйдет, что мы либо украли его, либо убили кого-то и похитили его, либо намыли сами, но без лицензии и уплаты налогов. Да мало ли что может случиться! Пораскиньте-ка мозгами, как нам понадежнее и похитрее упаковать и провезти наш товар.

Доббс с Куртином выслушали его молча, потом наморщили лбы, словно напряженно размышляя о чем-то, и даже застонали, потому что думать не привыкли, думать — это потруднее самой изнурительной работы в шахте; тяжело вздохнув, они поднялись и пошли разбрасывать кучи вырытой земли.

Ближе к вечеру сложили все опоры и крепежный лес в кучу и подожгли. На другой день предстояло прикрыть место пожарища слоем земли. А потом посадить здесь кусты и молодые деревца, которые они выкопали в других местах, положить в некоторых местах площадки пласты дерна. Старик заметил как бы между прочим:

— Может статься, кому-то из нас не удастся доставить свое добро в город, или он прошикует его за неделю-другую, либо еще какая неприятность выйдет. Тогда он может вернуться сюда и еще попотеть, на приличный заработок он может рассчитывать всегда. Это еще одна причина, по которой надо по возможности замести за собой все следы. Чтобы никому другому и в голову не пришло копаться тут.

В этих словах старика было нечто весомое, и Доббс с Куртином поняли его лучше, чем когда он говорил о чувстве благодарности по отношению к горе и о том, что над природой нельзя измываться. Доббс считал, что природа сама о себе позаботится, у нее больше времени и терпения, чем у него, он не какой-нибудь ночной сторож дикой горной местности. Но они обещали старику, слово надо сдержать; конечно, у стариков свои причуды, а вообще-то он напарник что надо, на такого можно положиться.

Когда они пошабашили, площадка и впрямь выглядела так, что, появись здесь случайный путник, он, особо не присматриваясь, никогда не догадался бы, что тут мыли золото. Дотлевали лишь остатки крепежного леса. А завтра исчезнут и последние воспоминания о нем.

К обеду Лакод к костру не приходил, появлялся ли он на площадке до или после того, они не знали. И только сейчас, вернувшись окольным путем в лагерь, они увидели его сидящим перед огнем и ворошащим угли и вспомнили о его существовании.

— Ну как, нашел свою золотую шахту? — спросил Доббс, подходя к костру с котелком воды.

— Пока что нет, — ответил Лакод, — но я никогда не был к этому ближе, чем сегодня.

— Смотри, не упусти удачу! — рассмеялся Куртин, держа в руках сковородку.

Лакод поставил на огонь котелок с собственным рисом.

— Кофе можешь не кипятить, — добродушно проговорил Говард, — поделимся с тобой нашим. Самого кофе подсыпать не станем, только воды подольем, а воду нам теперь беречь незачем.

— Спасибо! — коротко отозвался Лакод.

Они помылись, потом поели и присели к костру. Говард, Доббс и Куртин чувствовали себя как фабричные рабочие в субботний вечер. Они знали, что завтра утром им предстоит час приятной работы по озеленению площадки лагеря, потом еще более приятное дело — уложить вещи и под конец выполнить задачу совсем простую: подготовить караван к походу. Все это работа легкая, ненадоедливая, за которой можно еще и курить, петь и болтать.

Именно поэтому они впервые за много месяцев сидели у костра в хорошем настроении, как-то уютно, по-домашнему. Мысль о том, что вскоре им придется расстаться после того, как они почти целый год трудились и страдали вместе, вместе вынесли неслыханные лишения, сплотила их как никогда прежде. Они впервые ощутили, что готовы прийти на помощь другому, не пожалев собственной жизни. Не произнося этого вслух, они мысленно попросили друг у друга прощения за все те мелкие, подчас недостойные неприятности, которыми досаждали друг другу.

Лакод исключался из этого братства, поскольку был не в состоянии так проникнуться чувствами других, так понять их, как могли они, прожившие бок о бок столько времени. Они не могли скрыть один от другого, что их тревожит и о чем думают; от Лакода же они могли утаить все, о чем не желали поставить его в известность, пожелай они, могли бы даже околпачить его, сбить с толку.