За ночь на танках вышли мы к новым исходным позициям. После артподготовки и штурмовки самолетами переднего края противника нас подняли в атаку. Овладели первой траншеей быстро, с ходу, под прикрытием танков. Останавливаться не стали и преследовали противника до железнодорожной станции, возле которой нас встретил сильный противотанковый огонь. На этой позиции мы отбили две или три атаки, пока наши танки не перегруппировались для нового штурма. С их помощью ворвались на станцию, забитую горящими эшелонами. На сохранившемся указателе я успел прочесть — «Шахово».
Здесь произошел один забавный эпизод. Мы увидели, что в нашу сторону на малой скорости двинулся немецкий танк. Приготовились к отражению его атаки. Но странно было, что идет один-одинешенек, безо всякой поддержки и не открывает огня. Мы пропустили этот безмолвный танк, который уже в тылу остановили наши танкисты. Тогда и выяснилось, что танк без экипажа. Экипаж, видимо, выскочил из машины на ходу, а танк продолжал движение…
Когда выяснилось недоразумение с немецким танком, комсорг лейтенант Привалов, теперь заменивший очередного нашего комбата, поставил новую задачу, и, разместившись на броне машин, батальон двинулся вперед.
Не помню, какой населенный пункт отбили следом за станцией Шахово, помню лишь, что все дома были в нем сожжены дотла. Ни одного местного жителя мы не встретили, всюду стояли обгорелые печи.
В этом бою погиб наш новый комбат, бывший комсорг и любимец солдат. Глядя на лежавшего на земле Привалова, грудь которого была залита кровью, вспомнился разговор с ним в траншее ночью, накануне первого боя:
— …Выстоит каждый из нас на десяти метрах, выстоит и Родина… Такая теперь наша солдатская с тобой задача. Либо они через нас, либо мы…
Привалов выстоял на своих десяти метрах. Через него не прошли. И Родина выстояла. И наградила посмертно нашего комсорга-лейтенанта орденом Отечественной войны I степени…
Спустя всего какой-нибудь час снова мы шли в атаку на немецкие траншеи. Но мне до них судьба добраться не позволила.
На всю жизнь запомнил я взрыв, каких видеть мне еще не приходилось до того дня, — будто подо мной рвануло и меня разнесло на части. Очнулся метрах в десяти от тихой стальной машины. Бой шел где-то далеко в стороне. Удивился: лежу слева от танка, а сидел на броне справа. Надо мной склонился танкист какой-то, вливает мне в рот воду из фляжки. И сразу я почувствовал, что не хватает воздуха, что задыхаюсь.
Танкист, увидев открывшиеся глаза, удовлетворенно сказал:
— Оклемался, значит. — И объяснил: — Это мы на мине подорвались, и тебя через башню перекинуло…
Я попробовал пошевелиться — не смог. Спросил:
— Руки, ноги целы хоть?
— Целы, — улыбнулся танкист, — контузило тебя.
Верно, шевелю ногами — двигаются. Ага, и правая рука шевелится. Только левая никак не слушается. Я думал, что ушиб это, но, как выяснилось, переломилась ключица.
Здесь меня подобрали санитары.
Ни разу не встречал я больше ни танкиста, приведшего меня в чувство возле подбитого танка, ни широколицей доброй медсестры Клавы. Живы ли они? Но до конца дней своих буду помнить и благодарить их хоть за маленькое, но бесценное участие в моей судьбе.
Виктор ПОТИЕВСКИЙ
Серебряные травы
Памяти комсомолок-разведчиц
Героев Советского Союза
Анны Лисицыной и Марии Мелентьевой
посвящается