Подвиг

— «Но если вы знали это, отчего вы молчали?» Не надо вмешивать себя в золотое дело. Если бы я был молод, я бросил бы якорь в Чигайакатыне и зимовал бы там, разыскивая прииск. Кто знает — здесь могла быть вторая Аляска. Но сейчас я не в том возрасте. Можно думать, что Кобелев еще когда-нибудь приедет в Сиаттль и будет стоить миллион долларов, если ему дадут работать.

— Но не может быть, чтобы у него хватило фантазии выдумать такой рассказ. Подумайте, сладкая глина! — восклицаю я.

— Это не обязательно выдумка, — бросает Кнудсен, — я неоднократно слышал подобные рассказы. Съедобная глина существует. Я думаю, речь идет об одном из сортов сукновальной глины. Голод также существует. Мы с вами видели его последствия. Могут кочевать по тундре племена юкагиров, не обрусевшие, как на Колыме. Все это правда. И даже то, что чукчи хотели убить Алексеенко, тоже может быть правда. Даже наверное правда. Иначе чукча просто смолчал бы, а не рассказывал бы нам фантастическую историю. Но все-таки Алексеенко не мог быть убит чукчами, и я вам скажу почему. Чукчи никогда не хоронят тех, кого убивают, Алексеенко был похоронен на священном холме. Один из черепов, которые мы там видели, принадлежал ему. Я знаю это потому, что чукчи положили мешок, принадлежавший Алексеенке, среди могильников. Так они всегда делают. Покойник должен забирать имущество с собой. О, я знаю юкагиров и знаю Колыму, Чукотку, туземцев и русских! Я понимаю их очень хорошо.

— Да! Все ясно, — взвизгивает Боббс. Он в восторге от этой таинственной истории. — В Азии всегда происходят такие истории. Но азиаты не умеют доводить до конца свои дела. Это делают только американцы. Посмотрите на земной шар. Везде в чести добрый американский доллар. Везде ходят американские суда и везут американские машины. Американец поступил бы не так. Он установил бы здесь драгу и бросил бы в море пэн.

Кнудсен уходит в свою каюту. Он потерял интерес ко всей этой истории. Его занимают только льды. Мы закуриваем сигары. Боббс крутит ручку граммофона, стоящего в углу кают-компании. Он ставит большую пластинку с надписью: «Американизм» — речь Варрена Гардинга. Шипя и застревая, вылетают из рупора первые слова, произносимые гнусавым и слегка хриплым голосом. Вот откуда Боббс берет свою мудрость. Это его евангелие.

«Леди и джентльмены… дух первых пионеров, с ружьем и топором, проникавших в леса Америки… культура и цивилизация, завоевывающие самые отдаленные уголки мира… Миролюбие американского народа… наше здание стоит на крепкой основе… Леди и джентльмены!»…

Третий раз наступили сумерки. Порывисто задувает ветер. Льды опять начинают раздвигаться и отходят куда-то вбок. Полыньи стали огромными, как черные пропасти. Нас несет на восток.

Свободное море

2 сентября 1928 года

Как быстро все это произошло! Могло ли мне еще неделю назад прийти в голову, что сегодня я буду на пути в Америку. «Нанук» потерпел аварийную поломку и не может продолжать путь. Плохо работает руль. В машине пробиты сепараторы, и из них выходят прогорклые газы, наполняя зловонием всю шхуну. Свободные от вахты матросы стоят возле сепараторов, поминутно обвертывая их мокрыми тряпками.

За эти несколько дней я много раз готовился к смерти. Сейчас мне странно ощущать обычность мира, снова установившегося вокруг меня. Однако это чувство быстро проходит. Мне хочется пойти в кают-компанию — я слышу: там пьют чай, звенят ложечки и Кнудсен смеется какой-то шутке Боббса — и начать рассказывать о пережитом. И все-таки я не двигаюсь и остаюсь в своей каюте. У меня такое состояние, как будто я обращен в пустырь, разрушен и разбит ветром, словно через меня прошел центр урагана.

Шторм начался в четверг.

Я проснулся в своей каюте в три часа утра. Вокруг была спокойная тишина движения. Глухо ходила машина где-то в глубине судна. За стеной плескалась бесконечность, набегая слабым шорохом волн. Потрясающее одиночество полярной ночи сдавливало меня. Я представил себе темный шевелящийся океан, по которому плывут медленные безглазые льдины. И среди этих льдин, вод, темноты, уходящей в полюс, движется шхуна Олафа Кнудсена. На ней светится электричество и едут два десятка людей.

Одевшись, я вышел на спардек. Палуба была пуста. В начинающемся рассвете я увидел черное холодное море, покрытое мрачными ползучими тенями. Льдин не было нигде. За ночь они отошли, и шхуна бесшумно и ровно подвигалась на восток. Этот курс «Нанук» взял со вчерашнего дня, когда льды вокруг нас рассеялись. Кнудсен рассчитывал обойти их с севера, вернувшись сначала немного назад. Но теперь море было свободно, а шхуна почему-то не шла на север.

Кнудсен вышел из штурманской рубки, крутя в руках свою черную, никогда не потухающую трубку. Он остановился рядом со мной, беспокойно и пристально поглядев на горизонт. Затем он перешел на правый борт и стал внимательно присматриваться к неустанному перебеганию мыльных гребней на поверхности воды. Я последовал за ним.

— Отчего мы не идем в Колыму? Нам повезло. Море совершенно чистое.

Он угрюмо прикрыл глаза рукой.