Подвал. 24 года в сексуальном рабстве

Тик-так. Дешевый будильник рядом с кроватью Элизабет был как метроном, отсчитывающий минуты, пока Фритцль старался разобраться в путанице своих все более ограниченных возможностей. Любил ли он Керстин? Определенно, в теории — да. Он любил быть в центре внимания, когда она почтительно называла его «дедушкой», а он рассказывал истории из мира, который по собственной воле запретил ей когда-либо увидеть. Ему нравилось, что она — его пленница, нравилось сходство с дочерью, которой он так страстно домогался, нравилась извращенная идея вновь обвести вокруг пальца безмозглую публику. Но почувствовать настоящую любовь он был неспособен.

Равновесие — вот что он искал в своем логове. Тишь да гладь. Но болезнь, которая постепенно нарастала с утра вторника 15 апреля 2008 года, представляла угрозу порядку, дисциплине и послушанию обитателей камеры. Это не нравилось Фритцлю, потому что он не мог это контролировать.

Тик-так. В четверг Керстин спала и была без сознания. Холодные компрессы на лоб и бедра почти не сбивали температуры. Она больше не могла вставать в уборную, и кровать под ней была вся перепачкана. Она говорила во сне и металась в бреду. Губы ее распухли и кровоточили, словно ее избили. Серая жидкость сочилась из глаз, и слюна ручейками сбегала из уголков рта. Аспирин явно не давал эффекта. Элизабет сказала своему мучителю, что Керстин надо отправить в больницу, иначе дочка умрет.

Быстрые перемены в состоянии Керстин изменили и Элизабет. По мере того как ее дочь становилась все слабее, она, казалось, набирала силы. Вся ее подземная жизнь была сплошным раболепством; она поместила свою мораль, чувства, надежды, стремления и эмоции в некий духовный крионический раствор, каждый раз уступая грубым прихотям отца. Сначала она избегала побоев, затем приняла их на себя ради детей. Фритцль, который никогда не сомневался в невозможности восстания рабов в своем подземном мире, заметил перемену в Элизабет, когда та сидела, успокаивая и утешая своего ребенка. Он словно заглянул в ее мысли и прочел там: «Если она умрет, для тебя все кончено».

Венский психотерапевт, Курт Клетцер, который составлял для этой книги духовный портрет Фритцля поры его становления, объясняет: «Фритцль должен был почувствовать, что Элизабет больше не будет угодливой служанкой, какой она была в прошлом. Она жила ради своих детей, в особенности ради первого ребенка. Это была ее точка опоры и ее спасение, ее лучший друг и союзник. Если бы Керстин умерла, соотношение сил в этой неравной схватке неизбежно изменилось бы, и Фритцль увидел первые признаки тектонических сдвигов. Он по-прежнему мог насиловать дочь. Да, он мог по-прежнему держать Штефана и Феликса в заточении. Но его глубокая потребность в почтении, в уважении среди его тайного племени будут утрачены навсегда. Когда Элизабет молила его о медицинской помощи, он почувствовал стальные нотки в ее голосе, и это растревожило его».

Тик-так. Огромность дилеммы, с которой столкнулся Фритцль, была мучительной.

В этом была высочайшая ирония: теперь он сам стал узником чудовищного строения, которое начал создавать много лет назад. Пока Элизабет, Штефан и Феликс пытались облегчить страдания Керстин, в ночь на 18 апреля Йозеф Фритцль проскользнул в свою комнату на верхнем этаже дома, вынашивая первые ростки уже зарождающегося хитроумного плана.

Ни Фритцль, ни Элизабет не подозревали, что часы, отмеряющие время жизни их больной дочери, одновременно знаменуют конец долгого и мучительного существования подземного племени.

Разразившийся субботним утром семейный скандал открыл последнюю дверь, ведущую в пещеру. Прошло 8516 дней с тех пор, как Элизабет заманили сюда, опьянили эфиром, заперли, а затем подвергли чудовищному надругательству. Если поделить их, то получится 204 384 заполненных болью часа. Как ей удалось выдержать заключение в подземной тюрьме — недоступно пониманию большинства людей.

Когда Фритцль спустился в бункер, его Керстин была в сознании, лежа на кровати Элизабет, но корчилась в страшных судорогах. Она стискивала живот и стонала в агонии. Бросив на нее внимательный взгляд, Фритцль присел к столику, за которым вел свои скабрезные «семейные» разговоры с обитателями камеры. Затем достал ручку, бумагу и приказал Элизабет написать следующее:

«Среда, дала ей аспирин и микстуру от кашля. Четверг, кашель усилился. Пятница, кашель продолжает становиться все хуже. Она кусала губы и язык. Пожалуйста, пожалуйста, помогите ей! Керстин действительно панически боится других людей, она еще никогда не лежала в больнице. Если возникнут какие-нибудь трудности, пожалуйста, обратитесь за помощью к моему отцу, он — единственный человек, которого она знает».

В конце была приписка матери:

«Керстин, пожалуйста, будь сильной, пока мы снова не увидимся! Мы скоро вернемся к тебе!»