Подсолнухи

— Можно и с дипломами — отчего же. Не об одних нас речь. В больницах, которых здесь нет и которые обязаны быть. А нет их потому, что не хватает людей с высшим медицинским образованием, как это ни странно. В школах, которые закрываются, потому что некого учить. В совхозных конторах, где все руководители должны быть с высшим образованием — директор, заместитель, главный агроном, главный инженер, главный механик. Председатель сельсовета, наконец. Управляющий фермой должен быть с высшим сельскохозяйственным образованием. Иначе ему не работать. А у них, в лучшем случае, главный агроном закончил районный техникум сельского хозяйства, да и то заочно. А уж управляющий, тот с пятью-семью классами по старинке. Чутьем мужицким держится и чудом… Можно и с дипломами в деревнях жить, было бы желание. Но мы с вами убежали отсюда, кивая на других. Бросили, покинули родину свою, Антонина Сергеевна. Старики свое дело сделали, они уходят один за другим в лучший из миров, нам с вами, детям их, образование не позволяет жить в родных местах, а наши дети-горожане, они будут на выходные выезжать на природу, оставляя после себя следы активного отдыха. Им не до сентиментальностей с природой, береза для них — дерево, и все. И осина дерево, и сосна…

— О, мне это знакомо. Мои сослуживцы постоянно выезжают за город. Скажите, сударь, это навсегда? Возврата не будет, как вы сами считаете? Я говорю о том, вернутся ли сюда когда-нибудь люди? Через пять лет, десять, через двадцать? Или это навсегда?

— Думаю, что не вернутся. Если, конечно, не найдут что-либо здесь.

— А что и искать? Торф разве. Леса повырезали, свели на нет.

— Торф хотя бы. Тогда наверняка возродится жизнь. Да кто знает.

— Ой, только не это. Пусть лучше зарастает, тишина стоит. Придет цивилизация, на дыбы вскинет все. Интересно, сударь, люди ушли, а птицы возвращаются. К месту гнездовий своих. И это замечательно, правда. А то ведь случится такое, что скворца не увидишь, не услышишь. Рассказывают же, что в европейских парках вывешивают на деревья магнитофоны с записями птичьих голосов. Боже упаси нам дожить до таких времен. Боюсь, страшно и подумать об этом. Бог знает во что превращается человек. Превратился уже…

Внутри избы скрипнула слышно дверь, но из сеней никто не вышел. Антонина выпрямилась, повернула голову к крылечку.

— Сударь, я пошла. Поздно уже, свеча догорает, старики не спят. Значит, так — спать будете в сарае, мама уже постелила вам. Спички там есть. Только осторожнее, пожалуйста. Все, спокойной ночи.

— Вы не придете ко мне, Антонина Сергеевна? — Чернецов смотрел на нее.

Антонина покачала головой, быстро пробежала к крыльцу, махнула со ступенек рукой, потянула за собой дверь, и Чернецов услышал звук опущенного в петлю кованого крючка.

Он посидел еще немного один, прислушиваясь до напряжения, стараясь уловить ночные звуки, но тихо было, только летучая мышь, кидаясь вверх-вниз, пролетела несколько раз над головой его. Стукнув дверцами, пошел он через пасеку к сараю, глядя на молчащие в ночи ульи, думая, как там спят сейчас пчелы и спят ли. Надобно проснуться пораньше, а то… искусают еще.

Открыв дощатую дверь сарая, Чернецов минуту всматривался, различая что где. Искать и зажигать спички не хотелось. Слева от двери стоял топчан, на нем постель, по стенам на гвоздях пучки сухих трав, рамки для ульев, в углу несколько старых ульев, поставленных один на другой. Под крышей сарая, на укрепленной жердочке, длинный ряд веников — свежих, частью прошлогодних.

Оставив дверь не прикрытой на ладонь, Чернецов разделся, повесил на гвоздь одежду, лег на скрипучий топчан, повернулся на спину и лежал так, с открытыми в темноту глазами. Голова была ясной, мысли глубоко уходили в прошлое, возвращаясь к сегодняшним дням, опять терялись в прожитом. Хорошо было лежать так, чувствуя опрятный запах прокаленных солнцем тесин крыши, веников, запах сухой травы, вощин от рамок и ульев. На их усадьбе, на выходе в огород, так же стоял сарай, на крыше постоянно лежало сено, в сенокос старое сено заменялось свежим, и сколько ночей провел на сеновале Чернецов, приезжая к старикам погостить. А теперь — ни сарая, ни деревни, ни стариков. Но все равно хорошо, что он приехал сюда, славно прошел день, еще один впереди, погода отличная, обратно он выберется по наезженной дороге, и какие все-таки гостеприимные люди Ивашовы. И Антонина здесь.

Чернецов ждал, не послышатся ли шаги, но шагов не было слышно. Он представлял, как лежит Антонина в горнице с детьми и матерью, а старик в передней — попробуй выйди. Ждал, понимая, что она ни за что не придет. Чернецов стал вспоминать, когда впервые в жизни своей увидел Антонину, и не мог вспомнить. Будто всегда знал ее, с рождения самого, играл на улице, ходил в школу, рос. И не уезжали они никуда из деревни своей, и он не уезжал, Чернецов, и она не уезжала, Антонина, Антонина Сергеевна…

Они вообще-то не были жирновскими жителями, Ивашовы. Жили до этого в Юрковке, самой крайней в верховье Шегарки деревне, такой же небольшой, дворов в пятьдесят, а то чуть побольше.