Подсолнухи

«А зачем вообще вся эта возня? — опять спросил себя Орлов, как спрашивал себя в институте, потом в учреждениях и всякий раз, когда возникали, как выражались его сотрудники — и не только, конфликтные ситуации. — Ну понятно, имущественное расслоение общества, то-се. Одно не дает покоя, другое. А если создать всем подряд идеальные условия? Многокомнатные квартиры с самой дорогой заграничной мебелью, хрусталем, фарфором, серебром, коврами. Машины, дачи, большая зарплата. Одеть всех в натуральные меха. Отдых на побережьях в сверхведомственных санаториях. Поездки за рубеж: Испания, Франция, Багамские острова… Давать каждому три раза на день бутерброд: тоненький ломтик хлеба, на нем на два пальца икры — на палец черной, на палец — красной. Интересно, исчезли бы тогда конфликтные ситуации? Нет, не исчезли. Так же бы царило зло, сплетни, анонимки, кляузы. Такова уж, видно, человеческая натура — всегда ей хочется большего. Никогда не знаешь, чего она еще потребует. А как же быть тогда? Что делать? Где искать причины? И что же нам все-таки мешает быть людьми? Не «есть тихо» друг друга?..»

Биология мешает, вспоминал Орлов слова одного своего знакомого. Пойми, Орлов, никто толком не знает, что такое человек. Откуда идет? Куда? Зачем? Все, что касается человека, принято приблизительно. Да и не только человека. Вот когда докопаемся до всего, тогда, может, легче станет. Легче — но неинтересней. Исчезнет зло — исчезнет искусство. (Знакомый Орлова был актером, вот он и переживал за искусство.) Ты вот жалуешься: конфликтные ситуации, несовместимость. А зря. Они-то и порождают различные драмы, трагедии. Потом эти драмы переносятся на сцену. Помни, без трагического жизни нет. А представь — одно добро на земле. Преснота. Иди работай. Чем больше конфликтов, тем интересней жить.

Он был ерник — этот знакомый Орлова. Говорит вроде всерьез, а на самом деле смеется. Но в отношении человека он прав, конечно. Не понят человек — отсюда недоразумения. Что касается искусства, то, признаться, Орлов шибко и не задумывался никогда над этим: исчезнет оно полностью со злом вместе или нет. Наверное, кое-что все-таки останется. Да бог с ним, с искусством, мы его и так не очень-то видим, то и дело выясняя отношения. Человека понять — вот что важно. Откуда что у него берется? Из каких тайников, глубин? Что его питает? Орлову всегда хотелось понять состояние человека, который, затаившись где-то там, согнувшись над столом, пишет очередной донос, оклеветав уже до этого не одного. Что движет им в такие минуты? О чем думает он? Какие изменения в жизни, выгоды представляются ему впереди? Кто он такой?..

— Считаю, что работу месткома и его руководителя, при определенных недостатках, в целом можно признать положительной. Так прошу записать в протокол, — сказал выступающий, посмотрел в зал, посмотрел на Орлова и сошел с трибуны.

Председатель месткома что-то отметила в своих бумагах, слегка прикрываясь от Орлова плечом. Закрыла бумаги.

— Та-ак, — поднялся Орлов. — Есть желающие принять участие в обсуждении доклада? Пожалуйста! — и он выбросил сухую тонкую руку над столом в сторону левой части зала.

Оратор встал и, опустив несколько голову, как бы стесняясь чего-то, начал пробираться между рядами к трибуне. Взошел, молчал минуту, глядя с прищуром туда, где только что уселся среди своих предыдущий оратор, заговорил. Председатель месткома смотрела на него.

Прикрыв глаза кистью левой руки, прислонив ее ко лбу наклонным козырьком, Орлов вспоминал, как послан был он в Москву первым учреждением на факультет повышения квалификации. Собралось их несколько десятков, таких как он, из разных городов, разных по возрасту. Жили на одном этаже. Одни — занимались всерьез, другие были рады, что вырвались из дому, им — лишь бы день прошел: шатались по Москве, выпивали, знакомились с москвичами. Казалось бы — чего там: жили друг без друга до сего времени, собрало вместе обстоятельство, завтра — по домам. Ан нет, и там без стычек не обходилось. Разговоры за спиной, сплетни: тот такой-то, а этот — а этот — такой-то. Срок учебы закончился, в последний день занятий предложил кто-то — по традиции — сфотографироваться курсом. Кто хотел — остался, кто не хотел — ушел. Ушел и Орлов, он не любил групповых фотографий, да и одиночных, редко когда фотографировался, по нужде если. Группа собралась возле входа в корпус, где обычно фотографировались в таких случаях, а Орлов, поглядев, как они становятся, пошел через двор к воротам.

И был среди них один, откуда-то из Заволжья: маленький ростом, пятидесятилетний, старообразный, мягкое, будто из пористой резины, подвижное лицо, частые глубокие морщины, утиный нос. Скор в ходьбе, очень разговорчив. Шут, клоун, фигляр, паяц — все, что вам угодно. Бывало, выпьет каплю водки, возьмет балалайку, выйдет из комнаты и боком, приплясывая одной ногой, вторую приволакивая для смеха, потренькивая струнами, с частушками пройдет через весь долгий коридор этажа. Выходили поглядеть на него, улыбались. В первые дни. Позже — мало кто открывал двери…