Подсолнухи

Домой Орлов пришел позже обычного, семья поужинала без него, и сейчас жена укладывала младшего, а он разыгрался и никак не хотел ложиться. Орлов прошел в другую комнату и тихо стоял, пока жена уговаривала ребенка.

— Ты не заболел? — поинтересовалась жена.

— Не заболел, — сказал Орлов и спросил, нет ли чего выпить, хотя знал, что нет, потому как сам выпивал редко, а в запасе не держал, покупая в тех случаях, когда намечались гости.

Потом он ел на кухне, а жена сидела по другую сторону стола, смотрела на него. Орлов хотел рассказать ей о собрании, но передумал, отложив на завтра.

Поговорили в постели уже об обыденных житейских делах, жена скоро уснула, а Орлов все лежал, глядя в темный, меж раздвинутых шторин, проем окна. «А ведь весна наступила, март, — вспомнил он, — скворцы скоро прилетят. Черт, живешь в канители постоянной, о времени забываешь. Думаешь — главным занимаешься, а главное стороной проходит. А ты тратишь силы на то, чтобы только ужиться с такими же, как и сам, людьми. На Шегарку бы съездить на недельку, с мужиками повидаться. Ледоход пойдет — посмотреть. Не отпустит никто, отпуска не заработал еще…»

Жена повернулась, проговорила что-то во сне, а Орлов лежал, глядя в окно, думал о том, как это, оказывается, сложно быть на земле человеком.

ТИХАЯ БУХТА

Пляж пансионата «Тихая бухта», отделенный решетчатой оградой от пляжных территорий соседних санаториев и пансионатов, начинал работу в семь утра, заканчивая в семь вечера, так было указано на небольшом зеленом прямоугольнике жести, подвешенном над металлической калиткой, но рабочий пляжа Илья Подрезов никогда не замыкал калитку на ночь — и любители утреннего купания могли приходить свободно к морю с восходом солнца, а любители вечернего купанья купались и в десятом и в одиннадцатом часу вечера, когда кому нравилось. Купались и ночами.

Пансионат располагался на морском берегу в старом тенистом парке, обнесенном оградой: узкие аллеи, полянки, а на них небольшие двухэтажные корпуса с просторными лоджиями и плетеными креслами-качалками, в креслах так хорошо и удобно отдыхать в вечерние часы, когда спадала жара. Да и утрами.

Первыми работу в пансионате начинали повара и все те, кто занят был на кухне, они вставали чуть свет — в половине девятого столовая уже открывалась. Немного позже появлялись уборщицы. Пожилые, тихо переговариваясь, позвякивая ведрами, с метлами в руках, они шли по главной аллее от административного корпуса, расходясь каждая на свой участок, определенный завхозом.

Илья жил в самом глухом углу парка в коттедже, отданном обслуге. Обычно Подрезов просыпался в семь, некоторое время еще лежал, вслушиваясь, глядя в раскрытое настежь окно на цветущие, либо отцветшие, либо ронявшие уже пожелтевшие листья кусты сирени. Вскочив, он хватал гири-пудовки, приседал, держа гири в вытянутых руках, вскидывал разом и поочередно над головой, изгибал корпус, с хрустом поводя плечами, ставил гири в угол, умывался, чистил зубы, причесывался и, закрыв комнату, спрятав в ветках сирени ключ, шел себе неспешно аллеей — завтракать.

Приятно было идти через парк к столовой, к морю, дыша свободно и глубоко, чувствуя всем телом, какой ты молодой и сильный, впереди долгий, полный солнца день, купание, горячая под ногами галька, разговоры с пляжниками, вечерняя прогулка с женщиной, легкое винцо, опять разговоры, танцы на летней площадке под оркестр, так будет завтра, и послезавтра, и, может быть, всю его долгую жизнь. Дай-то бог, чтобы всю жизнь. До старости самой.

Столовая находилась на самом берегу, саженях в двадцати от воды. Илья вошел со двора и остановился в открытых дверях, ведших на кухню. В подсобном помещении девушка, спиной к нему, составив рядком фляги, отмечала что-то карандашом в тетради.

— Зиночка, налей сметанки, ласточка, — позвал девушку Илья. (Это могла быть и Леночка, и Мусенька, и повариха тетя Женя.)

Девушка выпрямилась, повернулась к двери и, улыбаясь, стала смотреть на Илью. Подрезов стоял в дверном проеме, облокотясь одной рукой на косяк, рослый, плечи развернуты, влажные после умывания черные волнистые волосы зачесаны назад и чуть набок, сросшиеся на переносице черные брови, карие пристальные глаза, прямой нос, улыбающиеся губы, во рту бело от зубов, чистое продолговатое лицо с едва раздвоенным подбородком. Резиновые пляжные сандалии, шорты, клетчатая рубаха с закатанными рукавами. Илья молчал, жмурил на девушку карие глаза свои.

— На работу? — спросила Зиночка, не отводя взгляда от Подрезова. — Вот счастливый, целыми днями на море. Позавидуешь…

— На работу, — кивнул Илья. — Пойдем загорать. Купалась нынче?

— Мы и так загораем, — Зиночка указала на плиту, где теснились кастрюли и сковородки. — Накрутишься за день — земля качается. Завтракать станешь? Что тебе, сметаны? Сейчас, кружку найду…