Подсолнухи

Нет, Проня женился на ней по любви, она чуяла это, он не солгал ей тогда на берегу, сидя на траве, глядя за речку на желтеющее поле овса; не солгал, что нравится она ему, и очень. Именно по любви, а не потому, что трудно стало жить без матери, да и по возрасту надо было заводить семью. Он и сейчас любил ее, жалел скорее, заботился, помогая во всем, но то, что необходимо было Алене, он уже более дать не мог, даже так, как мог это делать в первые дни семейной жизни. От состояния своего, внезапного и совсем неожиданного, он испытывал заметное смущение, неловкость и удивление, он боялся, что Алена затеет с ним этот тяжкий разговор, что она уйдет от него, — и тогда он пропал. Но Алена молчала, не меняясь. Забыв после свадьбы о выпивке, Проня стал тайком попивать, стараясь делать так, чтобы Алена не знала.

Зимой и осенью Алена томилась в меньшей степени, а бывали дни, когда она была абсолютно спокойна, но весной и летом, особенно весной, это проявлялось с особой силой и днем, и ночью, ночью — сильнее, так что вставала она вялая, раздраженная, невыспавшаяся, и проходило несколько часов, пока она как-то забывалась, делая необходимую работу.

Алена понимала, что когда-нибудь все это выразится определенной болезнью — она слыхала об этом от баб и заранее боялась, Но ничего поделать она не могла, продолжая жить как жила. Развестись с Прокопием, остаться с сыном, но жалко как-то было Прокопия — куда он денется, где будет жить, никому не нужный? Она добровольно дала согласие на замужество, а он ведь и не ожидал сам, что с ним может произойти такое. Развестись, но сын выбрал полевую профессию, его направят в одну из экспедиций, куда, он и сам еще не может знать. Где будет он ходить-ездить, где остановится, обретет дом, семью, когда это будет — ох как не скоро. А что же ей, Алене? Оставить избу, хозяйство Прокопию, переехать на центральную усадьбу, в Пономаревку, попросить жилье — жилье, понятно, дадут, пойти на ферму телятницей, жить в Пономаревке, надеясь выйти замуж за другого более удачно и счастливо, то есть по любви, и начать, таким образом, все заново — хватит ли у нее на это сил, решимости, смелости? Да и где те женихи, кто там, в Пономаревке, ждет ее, Алену? А уехать далеко от родных мест она не сможет никогда. И не представляет себе такого — уехать с Шегарки…

Нет, будет жить Алена прежней жизнью — вести хозяйство, огород, смотреть за домом, уходить к логу юрковскому на закате, бродить вечерами по деревне, разговаривая с деревенскими, тосковать осенями в перелесках, на лесных дорогах, ждать весну, радоваться весне, навещать могилы родителей, сидеть в теплой избе зимними вечерами за шитьем или вязанием, писать письма сыну, ждать от него писем, ждать самого на каникулы и в отпуска, когда он станет самостоятельно работать, а дальше… дальше видно будет. Возможно, вдруг произойдут какие-то приятные изменения в ее жизни, встряхнут Алену, наполнят новой силой, ну а не произойдут — что ж, ничего не поделаешь, такова, знать, судьба ее, Алены Трофимовны…

Стоя на огороде, разгибаясь, чтобы взять вилы или полное ведро, с высокого места этого, с правобережья, Алена видела лишь пространство, занимаемое деревней, да к тому же обзору мешали подступающие перелески, но в памяти Алена держала все, что называлось жирновскими угодьями, и не только жирновскими, а где вообще ступала ее нога за прожитые годы — пойди хоть на восход, хоть на закат, — и то, что было перед лицом ее сейчас, и то, что было за спиной, за левым берегом Шегарки.

С самого начала, с первых дней памяти, была всего лишь ограда родительской избы, подворье. Потом выход из ограды — посмотреть, а что же там, за огородом, обойти усадьбу полностью, и это было целое путешествие — сколько всего интересного открывалось глазам, передавалось сердцу. Вот ты бежишь через ржаное поле к первой подружке своей по едва заметной тропе, а рожь скрывает тебя с головой, пугает густотой, щекочет колосьями щеки, уши. Мать просит тебя загнать в пригон пасущегося на поляне за огородом теленка, а он так далеко, что боязно идти от двора, ты шагаешь, держа в руках хворостину, оглядываясь. Мать посылает в кузницу отнести отцу квасу, и это уже поход. От Зоиной усадьбы побежали впервые на речку, взявшись за руки, и до-олго сидели рядышком на берегу, глядя на текучую воду, камыш, кувшинки, летающих над водой стрекоз, плывущих через омуток домашних гусей; Алене из огорода видно то место, где они давным-давно сидели на траве с подружкой…

А сама родная деревня Жирновка с ее непохожими одно на другое подворьями, улицы и переулки, мост, левая родная и правая дальняя стороны, пруд, конюшня, скотные дворы! Деревня открывалась постепенно, и не в семь, не в десять лет Алена обошла, побывала во всех концах деревни, увидела, чем отличается усадьба Васюковых от усадьбы Петрушовых и Гудковых.