Подружка №44

Все это я рассказываю, чтобы подтвердить: при выборе места жительства Фарли руководствовался вовсе не извращенным желанием жить чужаком во враждебном и злобном мире, а просто, как многие, оценил множество приличных и недорогих бистро, фантастическую ночную жизнь и великолепную связь с центром города. Времена бутылок с зажигательной смесью и уличных беспорядков, конечно, могут вернуться, но постоянные жители Брикстона боятся их не больше, чем домовладелец оседания фундамента дома: когда случится, тогда и думать надо.

Если ночной Брикстон на что и похож, то не на Вест-Индию, а на Америку. Я бывал и там, и там, точнее, видел по телевизору, и, по-моему, обилие неоновых вывесок, «Макдоналдсов», сумасшедших в метро, исламских проповедников на улицах напоминает скорее Нью-Йорк, чем туземный город.

Квартира Фарли находилась на верхнем этаже большого старинного викторианского дома в двух минутах ходьбы от метро. Сначала я испугался, туда ли мы пришли, прочтя на листке бумаги рядом со звонком имя «Шариф», но, судя по адресу на открытке, ошибки не было.

Я приложил к двери магнитный ключ, и мы вошли в подъезд. У Джерарда достало духа перебрать стопку писем, лежавших на багажнике велосипеда у лестницы, но для Фарли ничего не оказалось.

– Который час? – спросил я.

Джерард вытащил из кармана останки электронных часов, выигранных в беспроигрышную лотерею в 1984 году.

– Кажется, двадцать минут первого.

Как и сам Джерард, его часы давно уже воспротивились любым уточнениям, к тому же он никогда не помнит, по какому времени они идут – летнему или зимнему.

Я оглядел парадное. В общем, можно было этого и не делать, поскольку все они на одно лицо: чуть потрескавшиеся светлые стены, пыльная скамейка, никому не нужная искусственная лиана или пальма в углу. В доме Фарли подъезд был точно такой же. В довершение всего на стене висела поблекшая вышивка с надписью «Благослови, боже, этот дом».

По лестнице я начал подниматься первым. Джерард что-то пробормотал насчет того, как тут чистенько.

Я отпер оба замка на двери в квартиру и, чувствуя себя археологом в гробнице фараона, вступил в прихожую. Прямо передо мной оказалась вешалка, ломившаяся от пальто и курток, качество которых вполне устроило бы какую-нибудь модную рок-звезду. Фарли всегда покупал вещи лучших марок – тех, о которых никто еще не слыхал. Между прочим, размер у нас с ним один, но эту мысль я тут же отмел как недостойную. Направо была кухня, налево – большая гостиная, залитая теплым янтарным светом уличных фонарей, проникавшим через окно.

В темноте горели огоньки на громоздком музыкальном центре с проигрывателем, магнитофоном и радио, стоявшем в большом шкафу. Никто из моих знакомых с конца 70-х годов не видел подобного раритета. Его присутствие в квартире Фарли явно свидетельствовало о том, что скоро такие вещи опять войдут в моду. Может, он оставил от старой аппаратуры только корпус, а начинка в нем какая-нибудь суперсовременная? Фарли так и не удосужился купить себе проигрыватель для компакт-дисков, тем более что его любимые записи с «белым ярлыком» – то есть предназначенные для прослушивания в узком кругу избранных диск-жокеев и членов закрытых клубов, – никогда не выходят на компакт-дисках, только на виниле. Вот эта его элитарность бесила меня по-настоящему, вкупе с еще несколькими вещами. Впрочем, он отвечал мне искренней симпатией, и, возможно, то была одна из причин считать его другом: общаясь с Фарли, я тоже как бы становился частью элиты.

– Включим свет? – громко прошептал Джерард прямо мне в ухо.

– Шептать необязательно, – ответил я, заметив, что почему-то сам понизил голос.

Затем щелкнул выключателем и осветил жилище Фарли. Внутреннее убранство подчиняется тому же принципу, что и абсолютная монархия. Один предмет или одна идея задает тон всей комнате. Фарли, однако, исповедовал иные взгляды и пространство организовал демократически: каждый предмет, пусть безвкусный и броский, имел тут право на голос. Вещи не сочетались друг с другом, хотя несколько элементов интерьера явно пытались сгруппироваться против остальных. Например, диван, обитый темно-коричневой тканью, солидаризировался с музыкальным центром и фальшивой барной стойкой. Абажур в экологическом стиле начала девяностых – четыре лоскутка коленкора – боязливо объединился с циновкой из кокосового волокна и необрамленным творением «современного художника, прежде чем он ударился в порнографию» на стене. Старый шезлонг пребывал в молчаливом союзе с викторианским секретером в углу. Оба они дружелюбно кивали настоящему камину, который неприязненно смотрел на зеркальную дверь. По общему впечатлению, в этой комнате жила скорее старая дама, нежели молодой мужчина. Не верится, чтобы этот ералаш мог показаться кому-либо модным, но у меня на моду чутья нет, и я уже много раз ошибался. Да, если уж на то пошло, не вспомню, бывал ли хоть раз прав. Поэтому, при всем уважении к покойному, его куртки и пальто невольно влекли меня.