Подруги

Ей бы не следовало говорить такие вещи, да она и не говорит, как правило. Но если она ввела Оливера в круг своей семьи, мог бы и он по крайней мере сделать для нее то же самое? Уж не стыдится ли он ее? Замужняя жизнь начинает преподносить Хлое сложности, о существовании которых она поначалу не догадывалась. Можно, конечно, найти выход, продолжая без конца подчинять ему свои интересы, как было до сих пор. Оливер поворачивается к ней спиной и пытается уснуть. Но не тут-то было.

Хлоя. И потом, Оливер, родной мой, глупо жить как мы, когда ты столько зарабатываешь. Все мое жалованье уходит на квартиру, это два фунта два шиллинга, на еду — три фунта, как я ни изворачиваюсь, и на твой транспорт — это шесть шиллингов в неделю, и у меня на все про все остается три шиллинга.

Оливер. Ты сама предложила откладывать деньги.

Хлоя. Да, но не целиком все твое жалованье!

Оливер. Не хочешь ли ты сказать, что я скряга?

Хлоя. Конечно, нет, милый. Ведь мы не ссоримся, правда? Мы никогда не ссоримся. Но понимаешь, я штопаю и латаю, и все равно трусики у меня разлезаются, твои носки, наверно, натирают тебе мозоли штопкой, простыни по два раза перевернуты краями внутрь, а серединой наружу — неужели ты не обратил внимания, — а лопатка для яичницы до того истерлась, что прогибается, когда подцепишь яичницу, и она падает. У меня два яйца из-за этого пропали на той неделе — даром выброшенные деньги. Мы и купили-то ее подержанную, на распродаже старья. Мне бы хоть еще три шиллинга на расходы, я бы тогда купила подкладку для штор, и тебе бы лучше спалось. То туман наползает с улицы, то фонари мешают спать. Ты таким не был раньше, Оливер.

Оливер. Ради бога, Хлоя, кончай пилить. Мне завтра вставать в восемь и тащиться на другой конец Лондона, и с полдесятого до полшестого растлевать свою душу, чтобы прокормить тебя. Не будь я женат, я бы в жизни не стал этим заниматься, можешь быть уверена.

Хлоя глотает слезы и ненадолго замолкает.

Хлоя (спустя немного). И всегда-то ты валишься с ног от усталости, как приходишь домой, и почему тебя нет до восьми часов, если работа заканчивается в полшестого, и у тебя тяжелый характер, мне надоело, мне плохо, я уже не рада, что вышла за тебя.

Оливер. Взаимно.

Хлоя в ужасе. Она так горько рыдает, что Оливер в тревоге принимается утешать ее, они не спят до четырех утра, а назавтра у Оливера поднимается температура, и он вынужден остаться дома.

Хлоя, укоротив свой язычок и свои запросы, продолжает убирать, чинить и штопать, улыбаться, варить пюре из репы, купленной по цене два пенса фунт, пока в один прекрасный вечер, в пятницу, Оливер не является домой с бутылкой виски. Он выпивает ее в мрачном молчании, прихлебывая из кружки для чистки зубов, хмуро уставясь на пламя газового камина с четырьмя покореженными горелками.

Хлоя, наученная горьким опытом, не спрашивает его, в чем дело. Она надевает ночную рубашку из «Бритиш хоум сторз» — десять процентов скидки для служащих магазина, — ложится в постель и пытается уснуть.

В два часа ночи Оливер будит ее; она одевается, и они идут пешком в Челси, а оттуда на такси (с ума сойти!) едут по какому-то адресу в районе Хакни-роуд. Хлою наконец везут показывать мистеру Рудору-старшему.

— Ну как же так, среди ночи, — говорит Хлоя.

— А он всю ночь не смыкает глаз, — говорит Оливер, — во всяком случае, я от него только это и слышал всю жизнь. Так что день ли, ночь ли — какая разница?

И бедного старичка, который мирно посапывает под периной в задней спальне своего дома (две комнаты внизу, две наверху), подымают с кровати, и он плетется открывать дверь. Бездомные кошки, истошно мяукая, шныряют по его мусорным ящикам.

Заспанный мистер Рудор как будто нимало не обескуражен, что блудный сын пожаловал в столь неурочный час, напротив, старческие глазки его загораются веселым удовольствием при виде утраченного было источника забав и развлечений.

Он угощает Хлою чаем с гренками и показывает семейные фотографии, снятые на отдыхе, особенно радуясь одной: пятилетний Оливер, в чем мать родила, на борнмутском пляже, с лопаткой, ведерком и морской звездой.

Оливер. Извини, что мы так поздно.

Отец. Пришли-таки среди ночи. Но девушка таки первый сорт. Захотел показать отцу, таки понятно.

Оливер. Мы три месяца как женаты.

Отец. Это таки да, женаты.

Оливер. Она гойка. Кикса.

Отец. Лишь бы смотрела, чтобы муж не пил.

Заметно, что Оливерова отца разбирает безудержная веселость.

Оливер. Досадно, что я не был на свадьбе у сестер.

Отец. Как, разве не был? А у меня почему-то полное впечатление, что я видел тебя.

Оливер. Нет. Я повредил себе ногу. Болела адски. Я послал телеграмму.

Отец. Телеграмм наприсылали! Сотни! И почему их бедная мама не дожила до этого дня?