Подростки

— Вообще-то я прекрасного мнения о Борисе. Он ведь заходил ко мне. Да, Сережа, — повернулся он ко мне, — вы тогда пришли вместе. Помните, Ольга Федоровна, тот случай с письмом? Как резко они реагировали! И правильно поступили. Не прошли мимо, как часто сейчас говорят. Нет, нет. За Бориса я ручаюсь. Ученик он хороший.

Мария Сергеевна, несколько успокоенная, собралась уходить, но тут прозвенел звонок, и ей пришлось задержаться в учительской до конца перемены, чтобы в коридоре случайно не встретиться с Тамарой. Она не хотела, чтобы дочь знала о ее визите в школу. Учительская быстро наполнилась народом. Я хотел уйти, но Ольга Федоровна задержала меня и попросила, чтобы я рассказал Марии Сергеевне о том, как Тамара участвует в общественной работе.

За разговором мы не заметили, что за дверью учительской давно уже нарастает шум, и обратили внимание на происходящее лишь тогда, когда дверь резко отворилась и в комнату ввели паренька, растрепанного и пытающегося освободиться от крепко держащих его РУК.

— Вот полюбуйтесь, — сказала державшая паренька за рукав рубашки учительница. — Ваш хваленый отличник. Ни за что ни про что избил ребенка.

Все повернулись на этот голос, а Мария Сергеевна даже замерла в удивлении. У порога комнаты стоял Боря Мухин.

У Ольги Федоровны покраснело от гнева и возмущения лицо.

— Боря! — подступила она к Мухину. — Это как же понимать? Ведь я только что здесь вот тебя хвалила. Ручалась за тебя. Вот и Федор Лукич ручался, — обернулась она за поддержкой к старому учителю. — А ты нас подвел, не оправдал нашего доверия. Как же так? Ну, чем ты можешь объяснить свой дурной поступок?

Боря поднял на Ольгу Федоровну сердитые, еще не успевшие подобреть после драки глаза и тихо произнес:

— Так ведь я же не знал, Ольга Федоровна!

— Чего не знал?

— Не знал, что вы с Федором Лукичом за меня ручались и меня хвалили. Спасибо, конечно, вам. Если б я знал, — и он развел руками, — да я бы ни вовек…

Он замолк и отвернулся. И только Мария Сергеевна, наверное, слышала, как он одними губами прошептал:

— Все равно бы не стерпел, отлупил бы его.

— Что, что? Что ты там бормочешь? — не утерпела Ольга Федоровна. — Скажи нам всем, мы тебя слушаем.

Боря уткнулся взглядом в пол и молчал.

— За что же ты ударил ребенка? — спрашивала Ольга Федоровна. — И положил пятно на наш класс. Хорош ученик, нечего сказать!

Не выдержав этих, как я понимал, незаслуженных упреков, Боря поднял глаза, с укором посмотрел на Ольгу Федоровну и, вздохнув тяжело, сказал:

— Да какой же он ребенок, Ольга Федоровна! Чудно, право. Этот верзила Коркин — ребенок. И не бил я его вовсе, а так, постращал немного. Ну, — замялся он, — дал два раза по шее. Для него это и нечувствительно вовсе. У него шея жирная.

— Ну, вот видишь, — пыталась усовестить его Ольга Федоровна. — Ударил, а говоришь, не бил. И когда же я вас, мальчишки, врать отучу?

— Да ни в жизнь я не врал! — вскипел Боря. — И сейчас не вру. Ведь если по правде бить, так разве так его лупить надо? Его так бить надо, чтобы месяц в болячках ходил. А эти две оплеухи он к вечеру забудет.

Ольга Федоровна только сокрушалась, слушая эти речи.

— Ну, что мне с вами, баловниками, делать? Ты ему про Фому, а он тебе про Ерему. Ведь я тебя о чем спрашивала? За что ты его побил? А ты мне что говоришь?

Боря словно только сейчас понял, чего от него хотят.

— Что я говорю? — переспросил он. — Чистую правду говорю. Ведь он, Коркин этот, до чего додумался? Мы синичек подкармливаем, к школьному саду приучаем. А он? Он их ловит и потом на птичьем рынке продает. На мороженое себе зарабатывает.

Собравшиеся в учительской переглянулись. По напряженным и протестующим взглядам можно было догадаться, что им не хотелось верить тому, что говорил Боря. А он продолжал:

— Я ему один раз сказал, другой раз сказал: «Брось этим свинством заниматься». А сегодня вижу: чуть свет к школе прибежал и из ловушки своей синицу вынул. В портфель спрятал. У него там клетка малюсенькая. Как раз для одной птички. Ну, я ему пообещал башку свернуть. А для убедительности легонько стукнул, чтоб почувствовал, для чего ему голова дана. Ведь с ним иначе нельзя, с Коркиным-то. Не поймет.

В учительской наступило молчание. Учителя старались не глядеть в глаза друг другу. И только Ольга Федоровна чувствовала, что ей что-то надо сказать.

— Все равно, — упорствовала она. — Так нельзя. Надо было мне сообщить. Обсудили бы его на классном собрании.

— Да он не поймет, Коркин-то, — твердил свое Боря. — Он только силу признает.

Я и не заметил, когда Мария Сергеевна вышла из учительской, тихонько прикрыв за собой дверь.

КОМНАТА ДЛЯ «СЕСТРЫ»

Меня занимало, почему при обсуждении письма, найденного в классе, не выступила Тамара. Я спросил об этом у Бори.

— Наверное, боялась, что не выдержит и назовет автора письма, — сказал он.

— Глупо, — ответил я.

Борис уклонился от спора. Тогда я поинтересовался:

— А как у вас с Тамарой?