Подранок

Костя уже почти не чувствовал морскую прохладу. Он как будто общался с бабушкой, вспоминая её рассказы. Своего прадеда, Анатолия Трофимовича, он не застал; видел его только на портрете, висевшем в бабушкиной комнате. Прадед был изображён крепким, ещё не старым мужчиной с побритой наголо головой.

«Он всегда так брился?» – однажды спросил Костя у бабушки.

«Папа рано поседел, ещё совсем молодым. Он не хотел ходить седым и с тех пор стал бриться „под ноль“, – сказала бабушка. – Я помню, как это случилось…

Однажды папин состав по ошибке отправили не на тот путь: забыли перевести „стрелку“. Раньше было очень строго: железная дорога – объект стратегический, должна работать как часы. И когда товарный состав не прибыл вовремя на место назначения, начальники не стали долго разбираться и, расценив это как вредительство, решили наказать машиниста и его помощника. Папу забрали. Когда он с нами прощался, он, как потом признался, думал, что не скоро нас увидит… Так думала и мама. Она была убита горем и потрясена этой несправедливостью. А я решила ехать в Москву, в Комитет государственной безопасности – защищать отца. Решила – и поехала. Приехала – и не знаю, куда идти: большой незнакомый город, длиннющие улицы, много народу… Но, как говорится, „язык до Киева доведёт“. Нашла я то самое здание на Лубянке, тогда она площадь Дзержинского называлась. Захожу. „Тебе, девочка, что?“ – спрашивают. „Мне надо на приём к начальнику“. – „А по какому вопросу?“ – „Вопрос очень важный и не терпит отлагательства“. Удивительно, но меня записали к какому-то чиновнику. И тут я не растерялась, хотя, конечно же, волновалась не на шутку…

Захожу в большой светлый кабинет. За столом передо мной сидит какой-то мужчина в штатском, гладко выбритый, с приятным лицом. Он усадил меня за стол, выслушал и улыбнулся: „Спасибо, девочка! Какая же ты молодец! Как фамилия твоего отца? Ступай и ни о чём не волнуйся. Мы поможем твоему папе“. Тогда, ребёнком, я верила в справедливость и нисколько не сомневалась, что, если я приеду в Москву, попаду на приём и всё честно расскажу, папу отпустят. Теперь мне даже не верится, что это произошло со мной, что в том возрасте я была способна на такие подвиги…

Но тогда произошло чудо. Не знаю, почему тот чиновник помог: может быть, его тронуло то, что двенадцатилетняя девочка одна поехала в Москву, узнала, куда идти, нашла это здание, не побоялась зайти в него, записалась на приём, чтобы рассказать, что её отец „на самом деле не виноват, что произошла ошибка“. Может, у него была дочь такого же возраста, как я; я не знаю, что сыграло роль, но, когда я вернулась домой, через несколько дней папу выпустили. „Дочка, ты спасла меня!..“ – говорил он и плакал. Он пришёл весь седой. И с тех пор стал бриться наголо».

Время от времени Костя отвлекался от своих воспоминаний, чтобы подбросить в костёр палки, после чего снова возвращался к ним; представлял себе бабушкино лицо.