Подполковник Ковалев

Огромную свою энергию Борзенков часто тратил на достижение целей пустяковых.

Он умел легко организовать для друзей отдельный столик в переполненном ресторане, бутылку «Твиши» из-под полы, разговор на междугородной по телефону вне очереди.

«Одну минуточку, все будет», — успокоительно говорил Борзенков тем, кто его сопровождал, и, доверительно пошептавшись с метрдотелем, отпустив комплимент телефонистке, мило улыбнувшись продавщице, сообщив буфетчице, что он «на данном этапе холост», творил сомнительные чудеса сервиса.

Борзенков, несомненно, знал тактику, связь, инженерное дело. В случае нажима проявлял старательность, умел выполнить приказ и уже два раза выводил свою роту на первое место. Но у него почти отсутствовала, как принято говорить в армии, личная инициатива в службе. Именно в службе. К тому же старший лейтенант был начинен бодренькими стереотипами.

— Как дела, богатыри? — останавливался он возле солдат.

— Копаем…

— Правильно!

Довольно неприятная манера говорить с людьми как-то сверху вниз и мимоходом.

И еще любил Борзенков погулять. Жена его, Валя, работала литсотрудником в городской газете, была заботливой матерью, верным человеком. Когда дело коснулось ее чести, не захотела идти на компромиссы и едва не выставила муженька из дому.

Он каялся, умолял «ради сына» простить, говорил, что «оступился», что подобное никогда не повторится.

…Да, разговор с Борзенковым у Владимира Петровича был не легкий.

— Не пора ли, — спрашивал Ковалев, — прекратить ваши похождения, ставшие в городе притчей во языцех? Какую значительную цель в жизни поставили вы, Алексей Платонович, перед собой? И как к ней идете? Объясните — как? Или предпочитаете обочину? Не лишайте меня возможности уважать вас!

— Все понял, — только и нашел что ответить Борзенков.

* * *

В аэропорту Ковалева встретили Васильев и Карпов. После рукопожатий Карпов сообщил, что инспектирование дивизии отодвинули на неопределенное время, а через два месяца будут двухсторонние полевые учения.

— Может быть, это и к лучшему: тщательнее отработаем взаимодействие подразделений, — посмотрел Ковалев на своего начштаба. — Новая техника пришла?

— Сполна…

Они сели в машину. Карпов — за руль.

— Как вы, содруги, очутились в аэропорту? — спросил Владимир Петрович у Васильева.

— А на что смекалка Борзенкову?

— Между прочим, наш старший лейтенант выступил в своем репертуаре. — Губы Карпова язвительно дрогнули.

— Что такое? — насторожился Ковалев.

— Я вчера на одиннадцать ноль-ноль назначил сбор офицеров в клубе…

Да, услышанное очень, походило на Борзенкова. Все были вчера уже на месте в клубе, когда он появился.

— Разрешите присутствовать?

Карпов поглядел на Борзенкова ледяными глазами.

— Сколько на ваших часах? — спросил он.

Борзенков сдвинул рукав кителя:

— Десять пятьдесят семь.

— Выбросьте часы, — тихо сказал Карпов.

Борзенков мгновенно расстегнул ремешок и жестом, в котором было величественное пренебрежение к личной ценности, готовность выполнить немедля любое, даже неразумное, приказание начальства, лихо запустил часы в угол зала, так, что оттуда брызнули стекло и металл.

— Присутствуйте, — невозмутимо разрешил Карпов.

— Красивая нелепость, — сказал сейчас Васильев таким тоном, что было непонятно, сожалеет он или досадует.

…Дома Ковалев застал странную картину: жена, в слезах, сидела посреди комнаты на каких-то ящиках, обернутых плотной бумагой.

— Что произошло? — в тревоге спросил Владимир Петрович.

Вера подняла, на мужа разнесчастные глаза:

— Купила сервант и не знаю, как собрать… Какие-то шурупы…

— Из-за шурупов — слезы? — поразился Ковалев. Это так не походило на его Веру.

— Нет, из-за тебя… Ты забыл, что вчера… наш день…

Черт подери! Как же он действительно мог забыть о дне их свадьбы? Они ежегодно вдвоем отмечали его. Если же Владимир Петрович был в отъезде, то присылал телеграмму или звонил по телефону, И вот — на тебе, вылетело из головы!

— Ну прости меня… Все время помнил… Закружили встречи…

— Солдафон несчастный! — уже смягчаясь, сказала Вера. — За тебя все сделала твоя дочка. — Вера протянула мужу цветную открытку: — В почтовом ящике нашла…

На открытке Машкиным почерком было написано: «Дарагая Верочка! Пусть для тебя и зимой цвитет сирень. Володя!»

— Воистину дети воспитывают нас, — смущенно сказал Ковалев. — Ну, а что это за разгром? — обвел он глазами комнату.

— Я ж объяснила: купила сервант… хотела к твоему приезду собрать, да не успела. Ты представляешь, какой прогресс в армейском быте?..

— И как мы этот прогресс будем таскать за собой? — с сомнением спросил Ковалев.

— Понадобится — потащим.

«Действительно, чего это я так ринулась за сервантом? — с некоторым недоумением подумала и Вера. — Может быть, потому, что еще со времен общежития академии тосковала по настоящей обстановке?»

В общежитии у них была девятиметровая комната и кухня на… тридцать шесть хозяек. Три года прожили так.

Тонкое и нелегкое это искусство — ладить со всеми тридцатью пятью на кухне. Но общительная Вера сумела миновать опасные рифы.

…Машкина открытка внесла умиротворение.