Подполье на передовой

И подмигнул Борису. А тот и расцвел. Ох, Борис!.. Хотя бы скорей отец... Ночью и сегодня весь день разбирала бумаги из планшета. Какой-то приказ, обязательно надо отцу показать. Кажется, намечается массовый угон жителей в Германию.

...Все это в томительном и тревожном одиночестве пережила и передумала Аза и теперь несказанно обрадовалась подругам.

- Что это вы такие нарядные? Ну, прямо на бал.

- А мы на бал и готовимся, - засмеялась Майя. - Аллее официрен будут танцирен!

- Не трещи, - прервала Майю Нила. - Бал у немцев будет в железнодорожном клубе. По случаю рождества. Сделать бы там мышеловку. Прихлопнуть разом.

- Хорошо бы. - Аза задумалась. - "Аллее официрен будут танцирен".

С грустью оглядела девушек.

- Ты чего? - насторожилась Нила.

- Трудно вам, девочки. - Аза смотрела на Нилу и Майю. - Я бы не смогла так.

Нила строго возразила:

- Смогла бы. Так нужно... Сегодня была со светским визитом у этого офицера по особым поручениям... Будем, говорит, конфеты кушать, и подошел к буфету. Отвела я глаза, вижу: на столе какой-то список. Поднялась я, вроде за альбомом потянулась, а сама в список заглядываю. Читаю фамилии. Ну, а вид у меня, наверное, такой был, что немец сразу подошел, глянул на меня, на список и смеется:

- Партизанен! - говорит. - Арест. Пах-пах! Капут!

Потом он сел напротив меня и говорит:

- Пугаться не следует. Вас никто не тронет.

Взял со стола список, погрозил мне пальцем, сам смеется. Посмотрел на часы и говорит, что ему пора... Род занятий своих маскирует. Из списка я десять фамилий запомнила. Как вышла от него, сразу кинулась записать хоть на чем-нибудь. Пока стала записывать - семь вспомнила, а остальные, хоть убей, забыла.

Нила достала откуда-то из-за пояса лоскут бумажки, протянула Азе.

- Держи. Передашь Степану Григорьевичу. Остальных постараюсь вспомнить.

- У меня тоже сведения для Степана Григорьевича. Передай ему. От Ганса, ну этого генеральского адъютанта, узнала, что будет облава на улице Новобазарной, третий дом от церкви... Немец и говорит, чтобы я по этой улице не ходила... Так сказать, боится за меня, - Майя грустно улыбнулась. - Людей надо предупредить.

Аза порывисто обняла Нилу и Майю.

- Умницы вы мои, отчаянные. И папа очень хвалит вас... Вот только... - она запнулась на полуслове, не стала говорить, что тревожится за отца. Зачем их еще расстраивать? И своих тревог полно. Вздохнув, закончила:

- Вот только Борьки нет. Насчет партизанской квартиры - надо немедленно сообщить.

- Что же делать? - Майя на миг задумалась.

- Только не вздумай сама туда идти, - остановила ее Аза.

- Нет, нет... Я Петьке Растригину скажу, а он все знает.

Аза молча обдумывала. Она знала Татьяну Федоровну Растригину - та нередко бывает у отца. Она связная.

- Ну, что ж. Попробуй, Маечка.

К вечеру сестры ушли. Они не заметили, как чуть отодвинулся угол занавески в соседнем окне и как Бабкин пристально глядел им в след, пока они не скрылись за углом.

Норд-ост

Шел декабрь. Обычный для этих дней морозец в 5-7 градусов при норд-остах зверел. Холод был почти невыносимым.

Закутанный, как кукла, часовой окоченело прижимал к груди автомат и, приткнувшись в уголке под крыльцом комендатуры, тихонько напевал мотив какой-то песни. Он настороженно поглядывал на вход в комендатуру, боясь прозевать начальство, и опять возвращался к своим мыслям. Ну, на кой черт ему, Кольке Жирухину, бравому и пронырливому парню, умевшему по службе ладить со всеми, - а работал он писарем в пароходстве, - зачем ему надо было лезть в эту немецкую комендатуру? А все она, стерва, Валька. Если б тогда, в сентябре, не напился у нее и не заночевал - все было бы по-другому. А теперь записался в "краснопогонники". Хуже чем фашист. Жирухин зло выругался. Он вспомнил, как грузил людей в душегубку, а потом вытаскивал оттуда трупы. Вспомнил и расправу у кирпичного завода. Жирухина опять преследовала картина расстрела военнопленных в Цемесской долине - их там было 500 человек - в ушах звучат выстрелы, крики, стопы, проклятия. И красная от крови вода в противотанковом рву, и высокая фигура эсэсовца Николауса, бегавшего с парабеллумом вдоль рва, хватавшего окровавленными руками головы еще шевелящихся и барахтающихся людей и стрелявшего в изможденные, обезображенные лица казненных. Жирухин судорожно сжался. И тут уже другая картина - расстрел коммунистов. Пожилой седоусый рабочий, обнаженный до пояса, стоящий по колени в грязной воде траншеи, его требовательный голос: